Потихоньку к отцу Корблу вновь вернулось зрение. Светлые пятна наконец пропали, а мир принял более привычные очертания. Теперь уж наставляющий луч мог наконец осмотреть поле битвы не опасаясь того, что его глаза лопнут от напряжения.
И первое, что он увидел – жестокое, хладнокровное убийство беззащитного агнца. Сие аморальное, полное подлости и коварства действо несколько смутило отца Корбла. Найти логическое объяснение убийству барана он не мог. В голову приходили только нелогичные. Возможно, эта девушка просто не желала делиться частичкой славы за уничтожение нежити с немощным стариком. Но вряд ли агнец смог бы нанести серьезный вред этому земноводному, так что, о какой славе идет речь? Или она знает об этой твари что-то, чего не знает Корбл. Может атака барана привела бы к каким-то непоправимым последствиям. Но что такого мог сделать несчастный барашек? Или эта девушка имеет что-то против баранов. На самом деле, эта теория звучит не бредовее двух предыдущих. Так и не найдя ответ на свой вопрос, Корбл рассеяно погладил череп. – "Ничего-ничего, ты им еще покажешь. Всем покажешь".
А потом несчастные глаза не менее несчастного служителя церкви наткнулись на огромную жабу. В принципе, она почти не изменилась с прошлого раза, за исключением одной маленькой, но существенной детали – в ее голове появилась дыра. Однако мертвой (по крайней мере, в том понимании, которое люди обычно вкладывают в это слово) она не была.
"Еще одна нежить. Прекрасно! И почему с ним сражается только солнцепоклонница? Куда делись бараноубийца и тот мужчина?" - Оглядевшись, отец Корбл нашел ответ на один из вопросов, но вместе с тем в его голове появилась еще парочка новых. К примеру: "Что это за тварь?!?" Или: "Почему эта… блаженная гонится за этим… существом? На вид оно явно не такое опасное как та жаба".
Весь этот фарс отцу Корблу успел порядком надоесть. Такое чувство, что эти люди специально подставляются под удар. Просто так, веселья ради. Да и чернокнижник, что создал этих существ, также, судя по всему, был не в ладах с собственной головой. Ну кто, кто в здравом уме создаст этих рыбомонстров? У чернокнижника материала получше не нашлось? Или он в свободное время рыбачит, а тут ему в голову пришла гениальная идея по совмещению приятного с полезным? Корбл понемногу выходил из себя. Голодный, уставший и не выспавшийся, служитель церкви поспешно заковылял к домику, намереваясь отсидеться там до конца этого безумия.
- Кто-нибудь объяснит мне, что вообще происходит? – как ни старался отец Корбл сдержаться, но тихое недовольное бубнение всё же вырвалось из его уст – сначала похищают, телепортируют Творец знает куда, потом рыбами пугают (никогда теперь рыбу есть не буду), в глаза светят всякими псевдосветилами, барашка вот убили… Да что б им всем вечно в ложном мире пребывать! - По окончанию этой тихой тирады Корбл успокоился. Когда же он подошел к девчушке, что всё это время пряталась в доме, доброжелательная улыбка вновь озарила его лицо – Дитя, нет ли здесь чего-нибудь, что можно было бы легко поджечь? – Задавая этот вопрос, отец Корбл одновременно вытаскивал из сумки кремень с огнивом, а из книги одну из легковоспламеняющихся бумажных закладок.

Город встретил шумом. И обещанием большой библиотеки. В которой про Око Моря не было ничего. Следом шли сначала приличные таверны где собирались моряки. А потом и не слишком приличные. Сплетни, смутные намеки и пьяные сказки наконец и привели в подвальный карточный клуб.
Жаль никто так и не смог сказать был ли талисман реальностью или вымыслом. Но, так хотелось проверить.

********

Полуподвальное помещение. Мрак, разгоняемый десятком свечей. Закопченные стены и потолок. В воздухе стоит дым от нескольких трубок. В центре – стол, заваленный игральными картами, грудами монет и кувшинами с вином. В помещении людно и шумно. Здесь около десятка мужчин, чья одежда и манера держаться выдает в них моряков, и одна женщина. Она одета слишком дорого для этого притона, и держится слишком уверенно. Настолько уверенно, что уже не воспринимается местным как их законная добыча. Ведь если у нее хватило смелости прийти сюда, и сидеть здесь с таким видом – спокойным и чуть насмешливым – за этим что то стоит.
Сила. Реальная сила. Такую даже магию дать не может. Здесь что-то большее.
В ее руках – карты, перед ней такая же груда монет, как и перед всеми играющими и такой же кувшин вина.
Свет свечей отражается от ее украшений оранжевыми и синими бликами.
- Расскажи мне об Оке Моря, - требует она у сидящего напротив моряка. Глаза ее блестят, а в голосе слышатся хриплые нотки. Те, что любой мужчина предпочел бы услышать в собственной спальне, и никак не в виде просьбы рассказать о каком-то камне.
Но, эту девушку, назвавшуюся Итарой, не интересуют мужчины – только игра и легенды.
- Говорят, это древний артефакт, что может управлять штормами, - моряк перебирает карты. Его борода черна, а волосы с сединой перехвачены алой лентой. Он опытный капитан, но слишком любит играть в карты. Зовут его Джон Линл.
- Небесной голубизны сапфир, обрамленный медью. Все вместе выглядит как яростный синий глаз. Сам амулет примерно такого размера, - он показывает на своей руке – половина ладони.
- Этот сапфир – на самом деле не камень, а настоящий глаз морского дракона. Самого первого из них всех. Когда он погиб – Око единственное что от него осталось. И оно хранит его силу – силу всех штормов.
- И ты знаешь, где он? – Итара выдает свое напряжение, сжимая пальцы на крае стола. Смотрит на капитана с такой страстью, что тот теряется, путая карты. Но уже спустя мгновение – девушка лениво откинулась на своем стуле, улыбается, подкидывая ко своей ставке еще пару золотых монет.
- Знаю, в глубине Забытого моря, на безымянном острове, что скрыт в тумане, лежит на алтаре, посвященном штормам. Существует даже карта. Но – это лишь легенда! Пей, красотка, и показывай карты!
- Успеем еще. И – я подняла ставку. У тебя есть чем на нее ответить, красавчик? - девушка смеется, делая еще пару глотков вина. Пьет она много, по-мужски, но взгляд ее остается ясным. Она кажется еще привлекательнее и еще опаснее – как лиса в курятнике.
Звенят монеты. Ставки поднимаются все выше с каждым глотком вина. Зрители подбадривают играющих. А ставки взлетают до небес. И вскоре – монет уже не хватает. В ход идут драгоценные камни и расписки. И вот наступает момент, когда на стол ложится самый ценный приз – грамота на владение кораблем. И ответ – десяток крупных ограненных камней – рубины и бриллианты. Воздух накален до предела, зрители не дышат, а большая часть игроков просто отсеилась, не выдержав таких ставок.
Остаются лишь двое – бородач и девушка. Они уже не смотрят на карты – лишь друг на друга гадая у кого комбинация лучше и кто выиграет все. Лишится ли капитан корабля, потеряет ли эта наглая девица свою уверенность в случае проигрыша. Время открывать карты. И это момент полной тишины.
- Ну что, красотка, составишь мне компанию этой ночью? - Линл ухмыляется, выкладывая на стол карты. Хорошая комбинация. Выигрышная.
- Тебе понравится, обещаю, - он тянется за выигрышем, с удовольствием наблюдая, как пропала наглая улыбка Итары. Но останавливается, словно наткнувшись на стену. Потому что девушка вновь улыбается. И улыбка эта хищная, страшная, злая.
На стол ложатся ее карты. Чуть лучше. Всего на один ранг – но лучше.
- Прости, дорогой. Не сегодня.
Комната взрывается шумом. Капитан в ярости вскакивает на ноги, хватаясь за пояс, где должно быть оружие. И бессильно оседает на свое место, остановленный одним взглядом. Сапфировые глаза напротив не могут принадлежать человеку. Только монстру, который способен сделать с ним все что захочет. И который выиграл совершенно честно. Бородач понимает это за одно мгновение. И, ругнувшись, разбивает свой кувшин о стену и твердым шагом покидает комнату.
Итара смеется, сгребая со стола золото, камни и грамоты.
- Сегодня Госпожа на моей стороне.
И желающих возразить этому нет. А цепкий взгляд девушки замечает у стены человека, который выглядит более встревоженным и даже опечаленным.
- Ты же старший помощник капитана на моем корабле?
Она видит, как перекосилось лицо моряка от этих слов, но он кивнул.
- Пошли со мной, поговорить надо.
В голосе ее звучит сталь, не терпящая возражений. Встает и выходит, не оборачиваясь, зная что тот и так пойдет за ней следом.
О чем они говорили так никто и не узнал, но на следующий день у корабля «Золотая антилопа» был новый капитан и новое имя. Теперь он звался «Ларга». А на флаге его раскинул крылья синий дракон.

«Нет!» - мысленно завопила О’Берн, заслышав треск рвущейся ткани.
- Нет! – сдавленным стоном вторила ей иллюзия, бросаясь к откинутым кускам ткани. Что там после этого нёс Арчер, воровка уже не слушала, и даже не прикидывалась, будто это делает копия – та на мальчишку даже не смотрела, горестно сгорбившись на полу, с нежностью прижимая к себе обрывки.
«Нет, нет, он же не сделал этого, правда? Это же, это ведь…Пожалуйста, скажите, что мне просто послышалось, пожалуйста»
Холодным комом в горле встали скорбь и гнев. Мерзкий мальчишка. Как он посмел? Эта одежда была самым дорогим, что было у обездоленной жрицы. Единственным, что у нее было, если уж говорить прямо. Прекрасный наряд был не просто нарядною тряпкой – он превратился в символ. Символ той заботы, почёта и учтивой нежности, которые, казалось жрице, она вновь обрела в семье основателей. Шелка с расписными цветами ничуть не уступали в красоте и изяществе ни одному платью, что О’Берн носила прежде - а ей доставалось немало прелестных вещиц. До того много и до того заботливо развешивала их толстушка-служанка, что иногда вдове казалось: это платья носят ее. Вот и сейчас роскошный подарок словно возвещал конец унизительных мытарств, конец жизни в грязных, кровавых обносках.
К тому же, пусть магичка и не признала бы это вслух, значимым для нее было и то, как и от кого она получила несчастный наряд. Обожженный после встречи с дурной ангелицей, отчего-то соправитель города не послал слугу, а сам позаботился о жрице. Зачем? Почему? О чем он думал? Нира не знала. Лишь отчаянно захотела вернуться назад, на какие-то жалкие четверть часа. Когда на краткие минуты все стало спокойно, тепло и защищено. Нежно. Счастливо. Будто бы и не наяву это было.
А этот полудурок так безжалостно подарок уничтожил. А заодно развеял все сомнения рыжей касательно того дела, ради которого она здесь и пряталась. И возвещенное драконицей решение завершило дело. (Одна из иллюзий меж тем, когда златовласая разгадала их природу, попятилась дальше в коридор, и прижалась к одной из дверей, будто желая преградить туда вход. Настоящая чародейка, конечно же, находилась совсем не там.)
Жрица бессильно закрыла глаза. Ведь так всегда. Иногда Нира ощущала, что всю жизнь в новом мире ей только и оставалось, что наблюдать, как разрушается все, полученное и построенное ею. Из-за глупой гордости, из-за чужой мстительности, из-за прихотливых изгибов судьбы — слепой убийцы. Бежать от одного краха к другому. Терять немногих друзей и союзников. Потерять, в конце концов, даже собственное тело. И ради чего? Ради недостижимого дара? Жреческая сила ведь выбирает самых недостойных. И среди орд рыжих девиц самой непригодной для светлого оказалась она.
Но ведь в ней было столько амбиций! Она не заикающаяся девочка-одуванчик, бесхребетно открещивающаяся от силы! Она готова, она алчет прийти и взять то, что ей принадлежит!
Да только в планы мира это не входит. Всё, что она получает – лишь новые палки в колеса. Этот безумный мир и дальше будет делать всё, лишь бы несчастная не пришла к успеху. Втаптывать в грязь с нарочитой жестокостью, коль за корчами наблюдать столь приятно.
Но ей надоело доставлять всяким выродкам удовольствие зрелищем своих мучений. Её достало жить жизнью кружащегося по клетке циркового зверя. Достаточно она вынесла лишений, насмешек и унижений со стороны улюлюкающей толпы. Хватит! Гнусные дрессировщики, стегающие её плетьми на потеху публике, жестоко просчитались. Она знает теперь, что за каждым пламенным кольцом будет новое, уже и жарче предыдущего. Каждый шаг под дудку владельцев цирка означает новые ожоги на израненной и подпаленной шкуре. И она больше не верит, что этому представлению запланирован конец.
Что же. У неё остались крупицы достоинства. У неё есть власть покончить со своим участием в номере на своих условиях.
Делать этого не хотелось. Хотелось все вернуть, переиначить, переиграть… Всего четверть часа!
Но прошлое ей неподвластно, а единственным утешительным элементом будущего является лишь то, что будущее это будет весьма непродолжительным. Возможность утащить за собой хотя бы эту ублюдочную красноглазую парочку – может, это лучшее, на что она может рассчитывать?
«Ну что же, дорогуша, давай развлечемся»
Ведьма улыбнулась, но улыбка не затронула глаз: они были безжалостны, как две плошки с ядом. Высунула вдруг язык, будто желая игриво облизать призрачные пальцы Тирия… И во все стороны полетели кровавые брызги – то крепкие зубы остервенело впились в горячую плоть языка, а с ними в унисон вспорола холодная сталь мальчишкино горло. Это уже была заслуга очередной новой копии, выхватившей из сапога создательницы припрятанный нож. Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, заструилась кровь двумя темными полосками по бледной шее, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у жрицы сжимались, изо рта сочилась розовая слюна, и она всё впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. Впору завопить, но не оставалось запаса воздуха: он весь вышел одним жгучим сиплым выдохом, а там уж и распоролась трахея...
«Поцелуй меня в зад, говнюк»
Не слишком умно, пожалуй, зато от сердца.

Странно, но противный запах горелого от колдовства Сильвары имел неожиданный эффект: недавно у Даники не получилось бы заснуть и при большом желании. А теперь она начала клевать носом. Ушастая облокотилась спиной о стену - а почему бы и нет, в конце концов, Силь явно еще долго будет занята дверью...

... В избушке ярко горел камин, не давая лютой стуже со двора заморозить их в собственном доме. В кресле с пледом на коленях сидела бабушка; мама с папой были в деловой поездке. Бабушка раскрыла книгу, готовясь в отсутствие родителей развлекать сказками внучку:
-Когда-то давным-давно жили Лето и Зима, брат и сестра. Правили они добро, мудро и справедливо. Сменяли они друг друга на троне волшебном: Зимою мир будто бы погружался в сон, а Летом мир пробуждался, тогда и люди сеяли да пахали.
Зима редкая мастерица была - когда наступал ее черед править, она ткала тогда свои тонкие полотна, плела хрупкие кружева, вышивала морозные узоры.
- Как я, да, бабушка? Мастерица?
- Да, конечно, как матушка, ты - мастерица, уже и ткать умеешь! Руки у тебя не успели огрубеть, - ответила бабушка, зевнув, и продолжила, -  Лето диву давался и восхищался ее умением, ведь сам он, как ни старался, не сумел научиться этому искусству у самых лучших ткачей мира. Зима, видя печаль брата, взялась сама учить брата. Грубые руки Лета с трудом справлялись с хрупкими нитями, но он был упрям, а Зима терпелива, и к концу осени сплели брат с сестрой ткань, не такую нежную, как ткани Зимы, но крепкую. А перед тем, как Лето успел уйти на отдых, на который всегда уходил на время царствования Зимы, сестра вышила на его ткани серебристого волка, в чьем облике она навещала спящего в Зимнее время брата.
- Волка? - переспросила Дани. - Значит, она понимала волков?
- Да, наверняка, - рассеянно кивнула начавшая клевать носом бабушка, -  Шли года, шли века, и стала замечать Зима, что Лету люди радуются больше, чем ей. Люди любили грубые зеленые ковры Лета и кляли ее хрупкие покрывала и тонкие кружева. Скользкой змеею проникла зависть в ее душу. Но сдерживала себя Зима, ведь дети все же бегали и играли во дворе даже в лютые холода, согревая душу холодной красавицы. Но вот настали невиданные ранее холода, да такие, что даже самые смелые дети и носа своего на улице не показали. Смотрела Зима в свои ледовые зеркала и видела, как пуще прежнего проклинают ее люди, злилась она, стужа становилась все злее, покуда не прозвучали страшные слова:
- А лучше бы Лето пришел и зарубил злодейку Зиму! Так ей, змее, и надо! - сказал пухлощекий малыш. Закричала Зима, ударила изо всех руками по зеркалу - разбилось оно в сей же миг, синяя кровь потекла по израненным рукам холодной красавицы. Черная зависть и обида обратило в лед сердце ее. Будьте прокляты, люди! Будьте прокляты, дети! Будь проклят, Лето!
С тех пор Лето все никак не наступит, все спит он где-то под землей. С тех пор снежная пелена укрывает поля и луга, да только нет уже той нежной ткани - вся грубая и шершавая она оттого, что раны на руках Зимы все никак не заживут.
И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой…

Бабушка уронила голову на грудь и звучно захрапела. А маленькая Даника осталась сидеть на ковре, впечатленная рассказанной сказкой. Зеленые луга, покрытые цветами, и сады, наполненные спелыми фруктами - все это она могла вспомнить лишь из своих снов. А так хотелось увидеть настоящие цветы. И настоящее Лето.
Маленький ушастик тихими шажочками подошел к бабушке и осторожно вытащил книгу из ее рук. “Интересно,” - подумал бельчонок, глядя на картинки будто бы другого, сказочного мира, - “А тот, кто рисовал эти картинки, хоть раз в жизни сам когда-нибудь видел Лето? А кто-нибудь уже пытался спасти нас от вечного холода?”. На последней картинке была сама Зима - с холодными, как лед, глазами и белыми, словно снег, волосами. Дани удивленно уставилась на нарисованную королеву - в сказке она казалась злой и страшной, но на картинке она выглядела обычной женщиной, только очень бледной и в королевских одеждах. Растерянная этим открытием, белочка перевела взгляд на последние строчки сказки:
“И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой... ”
- Не заживут ее нежные руки, - пробормотала Дани. Слова эти, словно волшебное заклинание, звучало у нее в голове. - Покуда не пройдет обида на людей, -  никто никогда не пытался спасти наш мир от вечной зимы из-за страха перед самой Зимой; неужели попросить прощения настолько страшно? - Покуда не растопит ее сердце герой…
Даника вцепилась в свой шарф - а ведь это она сама его связала! Когда она закончила его вязать, мама так радовалась, называла свой маленькой мастерицей… “Я ведь тоже мастерица, как и Зима! Я и ткать, и вязать умею” - подпрыгнула от этой неожиданной мысли белочка, - “Я смогу снова научить Зиму ткацкому мастерству, и ее сердце растает!”.
Не теряя ни минуты, она надела себя плащ с шапкой и варежками и отправилась в темный лес. Как только Дани вышла, лицо ее обжег колючий холодный ветер - поднималась метель. Но маленькая упрямая белочка все равно шла вперед. Она помнила дорогу в лес и могла бы пройти в него и с завязанными глазами, сейчас же бельчонок едва удерживался на месте - такой силы был ветер, а густое покрывало снега и впрямь служило повязкой для глаз.
- Снежинки довольно, чтоб сугроб собрать,
Капельки довольно, чтоб стадо напоить,
Веточки довольно, чтоб дом построить, - напевала себе под нос она песенку - папа всегда под эту песенку работал, особенно громко он ее напевал, когда работа попадалась трудная. Да и все в этих краях напевали этот мотив, самостоятельно придумывая новые и новые слова. Памятуя о папиной привычке, Дани пела ее все громче и громче, пока не добралась до леса. А там и метель стихла.
Несмотря на глубокую ночь, от больших белых сугробов в лесу было светло; на толстых ветках елей лежали, должно быть, тонны снега, и от того смешнее смотрелись отдельные хвойные веточки, торчащие в стороне от больших веток. Зачарованная такой забавной картиной, Даника подпрыгнула, ухватилась за ветку и потянула ее на себя; скользкая веточка выскользнула из варежек, и сугроб с большой ветки обрушился на голову бельчонку. Она захохотала от восторга и тут же схватилась за другую такую веточку, когда сзади ей на голову кто-то сбросил снежок. Ушастая с прыжком повернулась и встретилась взглядом со своей хвостатой родственницей. Белка хитро смотрела на нее, ожидая ответного удара. Дани не заставила ее ждать и кинула снежок, угодивший в ветку чуть ниже; соперница возвестила своим криком о начале боя, и тут же сбежались другие белки. Даника едва успевала нырять сугробы, чтобы там спрятаться от стрельбы и наделать себе снарядов; в бою уверенно побеждали белки.
И тут, прямо посреди игры, за спиной у девчушки послышался громогласный волчий вой. С визгом белочка развернулась - прямо на нее смотрела остроносая белая морда с голубыми глазами, и зверь вовсе не собирался нападать.
- Ты кто? - крикнул бельчонок. Волк чуть наклонил голову, мол, сама, что ли, не понимаешь? Даника удивленно воскликнула - ну, конечно, по папе-то она волк, хоть волчьего почему-то никогда не понимала. - А чего тебе? - волк ей что-то тявкнул в ответ, но Даника пожала плечами; тут ей на плечо прыгнула та самая белка, что затеяла снежный бой:
- Он хочет знать, зачем ты здесь, - объяснила она девчонке.
- Я, - она поочередно переводила взгляд с белки на волка, - я пришла к Зиме! - волк удивленно навострил уши. - Мне бабушка рассказала сказку, и я все оттуда узнала. Отведи меня к Зиме!
Несколько мгновений волк, не двигаясь, смотрел Дани прямо в глаза; потом он повернулся и пошел куда-то вглубь леса. Бельчонок уже хотел последовать за ним, когда родственница вдруг укусила ее за ухо.
- Не ходи! Добром это не кончится, замерзнешь!
- Не замерзну! Не бойся за меня, я верну к нам лето, - Даника ссадила белку с плеча своего и бегом бросилась догонять белого волка.
Волк вел ее по прямой тропинке на большую поляну посреди леса и все время дороги испытующе заглядывал ей глаза; белочка отвечала ему открытым и любознательным взглядом. Уже издалека было видно, что на самой середине поляны сидел белый волк. И чем ближе была полянка, тем настойчивее билась в голове бельчонка мысль: как странно, ведь в этих краях никто не видел никогда белого волка, все всегда были серые…
Серый волк вышел на середину поляны и что-то прорычал своему белому собрату; со странной тоской в глазах уставился белый волк на Дани и спросил на человеческом языке:
- Зачем ты пришла ко мне, дитя?
- Я пришла, чтобы научить вас ткать, - бойко ответила она, и следующий миг налетел сильный ветер. Когда же он стих, на месте белого волка стояла высокая и очень красивая женщина в дорогих одеждах. Она была точь в точь как на картинке.
- Меня? Ткать? - голос Зимы звучал как свист северного ветра; она казалась печальной. - Дитя, даже если я возьму тебя в учительницы, чего я еще никогда не делала с людьми, я не смогу соткать ничего путного - от ран мои руки огрубели.
- Огрубели, - повторила Даника; бабушка сказала ей, что у нее самой руки еще не огрубели - но что тогда умеет белочка, чему не требуются ловкие руки? -  А хотите, я научу вас вязать? В вязании нитки грубее, не такие, как ткацком деле.
- Я бы хотела согласиться, но я помню, как вы, люди, пренебрегли моими дарами и проклинали меня саму, - ответила Зима.
- Но я пришли сюда не только потому, что хотела научить вас ткать или вязать, - бельчонок растирал озябшие руки - рядом с Зимой даже в варежках было холодно рукам, - я хотела попросить прощения за то, что мы - и люди, и зверолюды - вас так обидели. Не все ведь так тонко чувствуют, как я, и не все способны разглядеть красоту в снежных тканях и морозных узорах, - Зима едва заметно усмехнулась:
- Не все так тонко чувствуют? Ну-ка, поглядим, чему ты меня научишь, хвастунишка.
Она взмахнула рукой, и прямо рядом с ними образовались два больших удобных кресла; Дани забралась в одно из них с ногами, сразу у нее на коленях появились клубок ниток и две ледяные спицы. “В варежках трудно будет вязать,” - подумала она и взяла спицы голыми пальцами; белочка едва не уронила их, до того холодными они были. Все же, она взялась за них покрепче, завязала начальные узелки, показала, как следует вязать и протянула начатое вязание Зиме. Как бы не храбрилась волшебница, когда в ее руках оказались спицы, странное чувство, похожее на потаенный страх, проступило на ее лице.
Руки плохо слушались ее, и ряды выходили косыми: то узлы получались слишком тугими, то слишком толстыми, а то и петли выскальзывали из спиц. Зима хмурилась все сильнее, и вокруг будто бы становилось все холоднее, и вьюга вновь поднялась.
Даника почувствовала, что замерзает. Она испугалась: неужели вот так все и закончится, и она ничему не научит Зиму? Белка судорожно попыталась вспомнить, как учила ее вязать мама. Она вспомнила горячий чай, теплые мамины руки и мягкую шерсть… Дани рассмеялась сквозь метель - она придумала, что делать.
Белочка слезла со своего кресла и забралась на колени Зиме; та удивленно посмотрела на нее, не ожидая такой наглости. Но та спокойно поудобнее устроилась на коленях и, облокотившись спиной о живот Зимы, взялась за ее холодные руки. И начала вязать ее руками.
Ряды становились все ровнее, и, когда Зима с головой ушла в рукоделие, бельчонок отпустил ее руки. Но ряды не изменились. Наоборот, они оставались такими же ровными, стройными и пышными. Метель стихла; снежную поляну освещала яркая луна и тысяча звезд. Зима закончила вязание - длинный, пушистый синий шарф не был холодным, он согревал. Данике показалось, что и на улице стало теплее - морозы спали. Она удивленно посмотрела на Зиму:
- Шерстинки довольно, чтоб шарф связать,
Ласки довольно, чтоб обиду простить, - с мягкой улыбкой проговорила она. И добавила: - Скоро ваш главный праздник в году, трескучие морозы ни к чему, - Даника спрыгнула с колен Зимы:
- Я думаю, мне пора идти, чтоб бабушка не волновалась, - она уже собралась уходить, когда услышала вслед:
- Дитя зверолюдское, волк мне сказал, что понимаешь ты язык белок, твоей матери, но не волчий, отцовский - почему?
- Я не знаю, - потупила взгляд белочка, - я никогда его не понимала, а вот беличий - всегда, - с видимой обидой в голосе проговорила она. А Зима отчего-то улыбнулась и протянула руку: в нее упала снежинка и ярко засияла. Волшебница подошла к белочке, но в руке у нее была уже не снежинка, а простое маленькая серебристое колечко:
- Возьми; как ты научила меня вязать, так с ним ты научишься понимать волчий язык. Проводи ее до дома, - приказала она волку. Волк подошел к Данике и с добрым выражением морды проговорил на своем, волчьем языке:
- Идем, маленькая сестра.
А два месяца спустя, белочка проснулась, и увидела в окне, как потихоньку тает снег, и распускаются первые весенние цветы...

Ушастая вздрогнула и проснулась. Она раздраженно потрясла головой: что же это такое, опять сон о волках! Да еще с самой Зимой… Приснится же подобное, как устанешь. Даника посмотрела на Сильвару, все еще занятую дверью. Интересно, сколько еще она будет ее сжигать? Ушастая хмыкнула и подперла кулаком голову; тут же почувствовала, как прохладный металл коснулся ее кожи. Она издала удивленный возглас и посмотрела на руку: на среднем пальце появилось тонкое серебряное колечко, совсем как из сна...

Благодаря кувшину, столь «ласково» обрушенного Саррою на шебутную голову ведьмочки, та не ощущала ничего. Мимо прошел спуск в темницу, разделении компании на две камеры. Блаженное «нигде» сейчас главенствовало над  бессознательным телом Сильвары. Снятся ли сны тем, чей дух витает над телом, точно полощется под порывами ветра парус над лодкой. Кто знает. Но рыжей повезло. Наверное сон тоже томился в камере и наконец нашел тело, которое можно сцапать и утащить в подушкино царство, одеялкино государство. Нет подушки с одеялом? Не беда. Зато есть сон, навеянный Морфеем.

—Зима?!—  вырвалось по-детски чуть пискляво у девчушки лет шести, таращащей разноцветные глаза в разрисованное морозными узорами окошко. Пусть ей совсем немного лет, но это время года всегда ассоциировалось с новогодними гуляньями и, ожиданием чуда. «Хочу новое платьице и..»— наивная глупышка даже зажмурилась, задумываясь о самом сокровенном. «И, друзей. Чтобы они не дразнились. А еще…»— протяжный такой вздох, ведь хотелось нереального. «Хочу волшебствовать!»
Взъерошив рыжие непослушные завитки, она спрыгнула на пол и, уселась поближе к не остывшей еще печи, прислоняясь спиною к теплому боку. Обвела взглядом убранство избушки, совсем не похожей на родной дом. Чистенько, тихо. Лишь мыши шебуршат за сундуком, да в углу, где по обычаю вешают образа, висит громадная паутина, многодневный труд паука. День уже клонится в вечеру и стремительно сгущаются сумерки. Сидеть в темноте не хотелось. Да и боязно. Пусть сельчане дразнят ее ведьмой, но она обычная малявка. Взгляд выхватил старый черепок с лучинами. Вздохнула и, вытащив одну из них, сунула в покрытые коркой пепла угли, зажигая трепетный огонек. Чуть слышный треск лучины и, пламя вспыхивает сильнее, освещая стопку неровно лежащих листов бумаги на дальнем краю стола. « Картинки!» Обычное любопытство ребенка, породило небольшой рыжий вихрь, метнувшийся к столу. Пламя лучины едва не затухло от резкого движения девчушки. Указательный палец с обкусанным ногтем, медленно скользил по мудреным закорючкам, которые для необразованной сельской девочки совершенно ничего не значили. Желанных картинок не было, но и разочарования как ни странно тоже. По полу потянуло холодом, куснувшим тут же поджатую ногу. Откуда пришло понимание, рыжеволосая и не догадывалась, да и не до того было. Просто буковки будто сами рассказывали историю. «Чудесато! У нас староста как читает, то точно баран пялится на буквы, пока выдавит слово, а у меня,»—восторженный смешок не мешал вглядываться в исписанные страницы.
«Давным- давно..»
Начало будило желание чуда. Примерно так начинались все сказки, рассказываемые на ночь.
«В нашем мире не было столь снежно и холодно. За старухой зимою приходила раскрасавица весна, пробуждающая природу одной своею улыбкою. Затем следовало знойное лето. За летом тихо приходила грустная осень, бросающая под ноги охапки багряных листьев, затем зима с морозами да снегопадами. Четыре времени года, как четыре прекрасные женщины приходили на смену друг другу. Всегда следом друг за дружкой и каждая со своими подарками. Но однажды.»
От неловкого движения черепок с лучинами опрокинулся.  Жадное пламя переползло на листы бумаги, слизывая написанное.
— Нет! — Выкрикнула Сильвара, ударяя небольшими ладошками по огненным язычкам. Было больно, но она, закусив губу била и, била по ним, спасая сказку.
«В самую темную, да дли..ую зимнюю ночь, »
Вглядывалась она в записи, местами испещренные горелыми проплешинами. Смысл пусть и слегка искореженный был ей понятен.
« ..гда все жители собираются задобрить Зиму и, поводить хоровод вокруг вечно зеленого символа возрождения при…ы. Муж Зимы – Ледяной Торос, уволок в лес осьмнадцатилетнюю Миранду, дочь старой ведьмы Кирии. Помогали ему подвыпившие парни с деревни, задумавшие недоброе. Поутру нашли де..онку вмерзшей в ледяную глыбу.  Чем можно сравнить горе матери, потерявшей свое дитя? А если мать ве..ма?! Проклятье матери, может свер..ть горы, повернуть вспять реки и.. призвать Дух Зимы. Если в  сердце царит стужа, она вымораживает всех. Весна, лето, осень, давно забытые слова. Только колючий снег кружит, слабо напоминая птичьи стайки. Бают придет в наш мир спаситель и сможет договориться с духом зимы. Он вернет нам прежние времена года и, вдохнет жизнь в продрогший от холо..., или замерзнет если не поймет.»
Записи закончились, словно у сказителя закончились силы. Ут-Матар долго сидела, подперев ладошками подбородок. Она сопереживала. По-детски искренне, наверное так, как бросаешься отобрать котенка у негодяя, решившего утопить того в реке. Настолько хотелось помочь, что даже в носу защипало.
«А что я могу? Мелкая же.»— спросила себя и, сама себе ответила. «Ну не зря же мне эти закорючки поведали историю.»
—Замерзну если не пойму что?— повторила последнее предложение. На стекле появился отпечаток ладони, расцветшей льдисто поблескивающими извилистыми узорами. Словно приглашение выйти в лес.
В сенях обнаружились сани да таких размеров, что три Силь на них усядется. Шкодные разноцветные глазюки блеснули озорством. Она суетилась, складывая в сумку припасы – подношение Духу Зимы. Туда отправились четыре отваренные картофелины, обнаруженные в чугунке. Баночка с остатками меда на дне и кусок хлеба. Она сгребла оставшиеся лучины, да огниво. «Пусть чуточку огня, все теплее.»
Рыжая пигалица понимала, что в одиночку идти раздетой на мороз верная смерть. « Замерзну и, в снежки не поиграю больше». Старый тулуб, найденный за печкой, доходил малявке до косточек и был тяжел, что камень, уложенный на плечи. Подпоясавшись и, натянув на обмотанные онучами ноги валенки на несколько размеров больше, она представляла собою забавно-жалкое зрелище. Шаг за порог и утонет в сугробе.
Пыхтя, подобно рассерженному ежику, Силь вытащила сани на улицу. Оставалось решить проблему с передвижением. На санях можно либо съехать с горки, либо..
— Впрячь в них собаку,— дикая идея пришла в голову при виде будки. Ничуть не страшась, она сделала шаг, протягивая руку к жилищу пса.
– Песа хороший. Он покатает Силю на саночках и получит картошку,— голосок чуть дрожал от сдерживаемого страха. Кто знает чего на уме у пса. Второго шага не было. Упругий воздух подтолкнул девочку чуть пониже спины, придавая ускорение. Ей оставалось лишь успевать перебирать ногами в больших валенках. Стоило ей оказаться рядом с саночками, как тот же воздух точно приподнял девочку, усаживая на средство передвижения. Сильвара крепко зажмурилась, ибо смотреть было так страшно, что казалось сердечко трепетало в самом низу левого валенка. И все же один глаз время от времени приоткрывался, подглядывая. Снег скатался в несколько комков, составляя из них снежную собаку – разновидность снеговика. Импровизированный конь сам впрягся в сани и, размеренно потрусил к лесу.  Любопытно выглядывая из а снежной тучи, странного скакуна с не менее странной наездницей, провожала взглядом ошарашенная луна.
Каркнувшая ворона, при виде несуразицы, неровными скачками преодолевающей сугробы, зацепилась крылом за ветку и, получила съехавшей снежной шапкой по голове. По пути Сильвара хотела вернуться, вспоминая, что еще маленькая и совсем не хочет умирать. Только как покинуть сани и, не оказаться покусанной снежным псом. В какой-то момент снеговичный рысак резко остановился и, рыжее чудо, съехав попой по саням, растоптало своего «коня», зарывшись в снег по самую макушку.
— Я, я не хотела,— жалость к снеговику пересилила страх. Немного потрепыхавшись, словно перевернутый на спину жук,  девочка выбралась из снежного плена. Горючие слезы струились по ее щекам.
— Ой! — чей-то возглас сопровождал странный, отдаленно похожий на «смех» треснувшего стекла звук.
Ут-Матар повернулась на звук, да так и замерла, прикрывая ладонью рот.
В центре закрученной в легкие завитки снежной воронки стоял.. мальчишка. Казалось, снег танцует вокруг него, подчиняясь неслышимой мелодии. В призрачном, полупрозрачном, сотканном из снежинок силуэте, единственно-живыми были глаза. Странные, до жути прозрачные, как подмерзший в полынье лед, с жуткими черными зрачками – точно омуты.  Странно, но нет в этом взгляде ни злости, .. ничего. Примерно так смотрит на мир ребенок, не понимающий что хорошо, а что плохо. Колкий мороз замораживает слезы с глаз рыжей, а те тут же замерзают сверкающими льдинками на ресницах. «Дух зимы?» —вопрос так и не слетел с губ, а глаза округлились, точно плошки.
Шаг. Колкий мороз не дает вздохнуть полной грудью. Кажется леденеет в груди. На замерзшие от холода веснушки, рассыпавшиеся по носу, приземляется снежинка, но она почти не тает. Так холодно. Становится все страшнее и страшнее. Фигура мальчика уплотняется, становясь все более плотной. Теперь казалось, что его силуэт обернут белой тканью.
— Привет,— наконец разлепила замерзшие губы рыжая.— Прости меня, я не хотела его разбить.
Ответом послужил кивок головы, да взгляд непонимания. Ни слова, ни звука, лишь шорох снежного безмолвия. Дух присел и набрал полную горсть снега, подул на него, превращая в комок льда. «Это он предрекает мою участь?»— несмотря на страх, она сунула руку в сумку, надетую на шею. Силь не делилась, а просто отдавала мальчику все съестное. Тем самым она как бы противопоставила смерти жизнь.
— Там картошка, медок - кусочек летнего солнышка. Будем дружить?! — затаила дыхание, а сама глядит сторожко, точно того и гляди задаст стрекача.
Туманно-снежная рука приподнялась. Казалось мальчишка звал ее в глубь промерзшего леса. В самое сердце ледяного безмолвия. Повинуясь руке мальчика, взметнулась снежная воронка, сбившая с ветки зазевавшуюся белку. Паникуя, та рванулась в сторону, норовя вырваться из холодной ловушки. Но нет. Мальчик, склонив на бок голову, изучающее уставился на зверушку. Мановение пальца и, белку покрывает искрящееся снежное покрывало, выпивающее из нее остатки жизни.
— Зачем ты это сделал? — страх за белку оказался сильнее тревоги за себя глупую. Рыжая ринулась на помощь рыжей, подхватывая остывающее тельце. Ут-Матар сунула животное за пазуху, где еще были крохи тепла. Зажмурилась от колкого холода, царапающего кожу и забивающего дыхание.
Брови мальчика взметнулись вверх. Он явно не ожидал такого. Ему казалось, что все сделано правильно.  Он не понимал цену жизни. «Просто,» — прозвучал в голове магички безразличный голос. «Холод, это покой».
— Нет, она умирает,— горячо возразила, пытаясь отогреть лесную проказницу.
« Все умрут и ты тоже!»— ответил тот же голос, а в разноцветные глаза уставились стылые льдинки глаз Духа Зимы.
—Жизнь, это дар. Ты это понимаешь? — преодолевая из последних сил холод ,вновь возразила рыжая. Он не понимал, что такое жизнь и что такое смерть. Она же замерзала. Хотела спать, ведь поднять веки уже не было никаких сил. «Я немножко отдохну, а потом..»— вяло шевелились замерзающие мысли. Она знала, что нельзя спать, но сил бороться уже не было.»Холод, белоснежная пелена и пустота»,— слышала она мысли Духа Зимы.
Мальчик нагнулся, поднимая со снега пламенеющую рыжую прядку. Он не понимал почему эта странная девчонка так неистово боролась за зверюшку.
Тук-тук-тук,— частило перепуганное беличье сердце. Сердце Сильвары молчало, а на губы наползал иней. Снежные сугробы вздыбились, перекатывая на своих спинах девчушку к подножию древней ели.
—Жертва,— прошелестел ветер в вершинах деревьев.
—Жертва,— запела поземка, змеясь промеж стволов.
—Невинная жертва,— затрещал лед на реке.
Т-у-ук,— несмело ударилось сердце рыжей в грудную клетку, тревожа своим стуком лес. Три дара получил Дух Зимы: признание вины, доброту и любовь к ближнему, пусть это животное. Сама того не понимая, она подарила Духу Зимы чувства и, понимание ценности жизни.
— Я понял,— улыбнулся Дух Зимы, чьи глаза уже не были бездумными.

Ведьмочка пошевелилась на своей жесткой постели. Потянулась всем телом и, открыла глаза. Зимы как не бывало, а на ее груди сидела небольшая, но упитанная мышка. «Хорошо, что не лягуха,» — неожиданно подумалось. Осознание, что зимние приключения были обычным сном, вызвало легкую улыбку на губах.
Мышь завозилась, шурша каким-то листом. Согнав живность, рыжая впилась взглядом в завитушки букв. «Знакомый почерк»— закорючки были точь-в-точь, как во сне.
Это было не письмо, а самое что ни есть настоящее заклинание. Если коротко, то на противника нападает чихалочка. До слез и икания. Какое там махание мечом, или колдовство, если чихаешь пять ходов подряд.

В животе растекалась приятная истома от выпитого и съеденного, а нос приятно щекотал запах сухого сена, которого в сарае было в достатке. За окном раздавались чавкающие звуки, Квинт поглощал остатки проса, заботливо оставленные хозяином, а сквозь редкие прорехи между грубо сколоченными досками проникал мягкий, серебристый свет луны, наполняя сарай какими-то по-волшебному неземными оттенками . Сознание Римона медленно, мягко и неотвратимо заключил в свои объятия местный божок, назначенный ответственным за сновидения. И он, не сопротивляясь этому уснул с легкой, безмятежной улыбкой на губах из которых торчала соломинка...

В день, следующий за самой длинной ночью в его маленькой деревне праздновалось начало нового года: день начинал побеждать ночь и постепенно отвоевывал у неё время. В этот праздник все старались собраться под крышей родного дома и сейчас, в крепкой хате, на окраине дома в окошко были видны двое людей, сидящих при свете свечи.
Маленький мальчик, с соломенными волосами, одетый в грубую льняную косоворотку, такого же кроя портки, перевязанные серым плетеным ремешком уютно устроился на коленях у своего отца. Прямо перед ними, освещенное веселым огоньком, отбрасывающим причудливые пляшущие тени, лежало одно из их самых ценных сокровищ: книжка сказок и поверий с цветными рисунками, резными буквами и металлическими, покрывшихся зеленоватой патиной защелками. На обложке книги был изображен красивый, выгравированный на медном диске филин, готовый вот-вот слететь с места и отправится в поле, за полевками. В лапах у мудрой птицы был пергамент, свернутый в трубочку, а в клюве она держала гусиное перо, на которое неизвестный мастер нанес несколько капелек чернил.
- В старые времена, когда между Зимой и Летом был мир, - голос отца был слегка шершавый, но теплый и родной, точно такие же, как его руки, привыкшие к работе лесоруба и разносился по всей их избе, добегая до самых потаенных уголков, из которых на людей смотрели невидимые глаза мамуни или ярошика, - они делили год на две части, а чтобы не пересекаться доверяли переход своим родственникам. К Лету все живое будило ото сна его младшая сестренка Весна, а к приходу Зимы природу постепенно укутывал её младший брат - Осень. И весь мир жил в гармонии, каждое живое существо радовалось приходу Лета, богатого на урожай, ласкающего нас теплыми лучами солнца и зимним стужам, благодаря которым мы могли отдохнуть от рабочих будней и насладиться теплом домашнего очага.
Отец оторвался от своего рассказа и протер глаза, после чего взглянул на ладно сложенный очаг, в котором оставались одни угли и тихо произнес:
- Малой, подкинь дров в огонь, иначе сестричка с маменькой не увидят свет в окошке и пройдут мимо нашего дома, - маленький мальчик, едва достающий подбородком до столешниц с детской прытью кинулся исполнять отцовское поручение. В награду за его труды мужчина продолжил свой рассказ, - но в один прекрасный момент не пришла Весна в назначенное время, разозлилась тогда Зима, но продолжила свою работу. Пропала Весна, а вместе с ней пропал и мир между Летом и Зимой. И с тех пор властвуют у нас снега и вьюга и только чуть-чуть, словно давая передохнуть на три новолуния и тут же приходит Осень. И все живое тоскует по старым временам. Но говорят, что придет тот, чья душа чиста, а сердце столь горячо, что может обогреть всех замерзающих и отправится он в путь и найдет Весну и вернется все на круги своя и снова будут все радоваться теплым лучам Лета и пушистому снегу Зимы.
К концу сказки мальчик уже вновь сидел на коленях у отца, как зачарованный глядя на рисунок, изображающий холодную властную женщину в белоснежном одеянии, скромную девушку, окруженную скворцами, чье одеяние – зеленый луг и ромашки, добродушного, излучающего тепло мужчину с золотыми волосами и корзиной ягод в руках и молодого, чуть грустного юноши, в легком шерстяном дублете, держащий в одной руке буханку хлеба, а в другой горсть снега. Мужчина отложил книгу в сторону и медленно раскинув руки в сторону глубоко и с наслаждением зевнул, от чего по всему его телу побежали мурашки, частично передавшись сыну.
- Ох, Римми, что-то я устал, пойду прилягу, а ты дождись мать с сестрой, да следи за огнем, - аккуратно поставив сына на пол, мужчина поднялся со стула, еще раз потянувшись, задул свечу и закрыл книгу, звонко щелкнув застежками.
Маленький мальчик проводил взглядом отца, забравшегося на печку, дождался тихого, размерного посапывания и бережно, словно он взял в руки самую дорогую и хрупкую вещь в мире поднял книгу со стола и перенес поближе к очагу, принялся рассматривать картинки...
Было так холодно, что стучащие зубы не попадали друг на друга. Открыв глаза Римми увидел прогоревший очаг, даже крохотных, едва тлеющих угольков, об которые можно было разжечь кусок мха, которым конопатили стены, уже не осталось. В темноте, которая едва-едва нарушалась светом восходящей в окошко луны, частично закрытой плотными зимними облаками.
- Папа, папа! Папочка! – мальчик стрелой взлетел на холодную печку и прикоснулся к мягкой бороде отца, покрытой инеем. И тут же её отдернул: мужчина был холоден как лёд, но продолжал мирно посапывать во сне, - проснись! Пожалуйста, проснись!
Несмотря на страх, он прижался к отцу всем своим тельцем, но даже чуть-чуть согреть взрослого у него не получилось. По его лицу побежали теплые, соленые слезы, которые растапливали тонкую корку льда, покрывшую холодную печь.
Луна, вышедшая из-за туч выхватила из полу рисунок, изображавших Лето, Зиму, Весну и Осень. Увидев это маленький мальчик громко шмыгнул носом, размазав слезы по лицу и слез с печки.
Он найдет Весну, найдет тепло и тогда он сможет согреть отца, разжечь очаг и его сестра и мама найдут дорогу домой.
Сборы были недолгими: овчинный тулуп, теплые штаны, валенки и шапка-ушанка. Одевшись, он несколько минут провозился с засовом открывая дверь, а после выбежал в темноту. Он не знал куда бежать, но решил начать с лесного капища, где в дни равноденствия приносились дары в знак благодарности.
Снег пугающе хрустел под ногами, когда под ним проламывался наст, луна, словно пытаясь помочь мальчику посылала ему свои свет каждый раз, когда выглядывала из-за туч, мешавших маленькому герою.
Спустя какое-то время он неожиданно провалился обеими ногами, не удержавшись упал, ощутив лицом морозное прикосновение снега. Подняв голову он огляделся и не увидел ни знакомых ориентиров ни петляющей тропинки, которая до этого была едва-едва заметна на свежем снегу.
От обиды и страха он вновь заплакал, но слезы успевали остыть до того, как упасть на землю, а на лице стали появляться красные, слегка болезненные полоски, в тех местах, где пролегал их путь.
Заснеженные осины тихо поскрипывали, мерно покачиваясь от ветра, на стройной лесной рябине сидела стайка снегирей, красными каплями разбавляя абсолютно бесцветный пейзаж, где-то вдалеке слышалось протяжное, немного грустное пение. Мальчик выбился из сил, он не знал, что ему делать, куда идти, кого просить о помощи. Вокруг был только холодный темный лес и он, один на один с собой.
«Стоп! Пение?!» - мысль прорезала сознание, как вспышка первой майской молнии. Римми воспрял духом и в полной уверенности, что поющий ему обязательно поможет, бросился вперед, по колено утопая в снегу. Через несколько десятков метров он увидел всполохи костра…
В лесу, напротив друг-друга сидели двое. Первый – молодой парень, он был одет в теплый, отороченный горностаем дублет, на котором золотыми нитками был вышит узор, солнца, раскидавшего лучи по всему наряду. На его голове была шапка с лисьим хвостом. В руках у парня была лютня, по струнам которой он перебирал пальцами. Второй – была молодая, красивая статная беловолосая девушка, с холодными голубыми глазами, бледной кожей, алыми губами, которые только подчеркивали холодность барышни. Одета она была в мягкий белый кафтан, украшенный серебристой вышивкой и отороченный белоснежным мехом. Распущенные волосы серебристой рекой растекались по её одежде и казалось, блестели на солнце. Девушка с грустью пела, на незнакомом мальчишке языке, а огонь гулял в льдинках её глаз.
- Шэйма, у нас гость, - с придыханием, немножко удивленно произнес парень, доброжелательно посмотрев на паренька, - и он продрог до костей.
Вместе со словами он поднял со снега черный сверток, который оказался отделанной медвежьей шкурой и без слов обернул в неё Римми, усадив возле себя. Девушка посмотрела на мальчишку, немного расстроенно, оборвав свою песню, но в её взгляде мальчик прочитал что-то еще: интерес и… Надежду?
- Здравствуй, мальчик, - она улыбнулась, показав идеально белоснежные зубы. Она поднесла руки к костру, зажмурившись от удовольствия, - как ты тут оказался?
Не в силах сдержать слезы, Римми рассказал, кто он, откуда, и что ему нужны головешки, чтобы разжечь огонь в его доме. Он слезно умолял этих двоих вернуться с ним в деревню и помочь ему. Оба взрослых выслушали его, после чего парень обнял его, а девушка встала, и нежно провела по его голове, укутанной в мех.
- Не бойся, Римми, - несмотря на холодный тон, девушка была по своему доброжелательна, - все будет хорошо. Я обещаю. Ты сейчас в безопасности.
От сказанного ему действительно стало спокойно, а от бока парня исходило тепло, которое согревало его как теплое летнее солнце.
- Мне очень скучно, мальчик, - с грустью произнесла Шейма, вернувшись на свое место у костра, - И грустно. И даже игра Лаэтуса не согревает мою душу. Расскажи мне сказку. Расскажи так, чтобы я забыла где я и кто я, чтобы я поверила в то, что ты говоришь, чтобы то, что ты говоришь оживило меня.
Римми испуганно посмотрел на сидевшую перед ним барышню. Ну какой из него сказитель? Разве может он сравнится с игрой парня? Но… Он любил своего отца и хотел ему помочь так страстно, что готов был на все. А тут… От него просили сказку. Но какую? Барышня хотела что-то, что могло бы оживить её? А что могло оживить любого? Смех? Значит сказки которыми отец и маменька учили его жить не подходили. А что тогда? И тут он вспомнил еще одну…
- Как-то в одном селе, как только сошел снег, повадился медведь к мужику на поле ходить, да мешать ему из вредности… - он рассказывал так, словно говорил это в избе, для своей младшей сестричке, глядя то в глаза беловолосой, то на танцующие языки костра. О том, как мужик и медведь заключили уговор, о том, как медведь остался ни с чем, о их втором уговоре и о том, как разгневанный медведь ушел в лес, навсегда, поругавшись с пахарем. Рассказ вызвал у Шэймы легкую, даже не улыбку, её тень.
- Хорошая сказка, Римми, - голос был тем же, но, казалось, что он стал чуть теплее, - Но я её уже знаю. Расскажи мне то, чего я не знаю.
Страх вновь обуял его, но прошел так же неожиданно, как и появился. От него хотят выдумку. Что бы он сейчас сочинил небылицу, сказку, но так, чтобы в неё поверили.
- В одной далекой деревне, жила семья, отец был местным лесничим, мать – рукодельницей. И был у них сынок и дочка, - от начатого Шэйма слегка нахмурилась, но с каждым следующим словом её лицо становилось все более заинтересованным, - и вот как-то раз, посреди долгой зимы, мама с дочкой отправилась в барскую усадьбу, отдать заказ, да купить гостинцы на праздник. Отец с сыном остались дома, весь день они занимались хозяйством, а под вечер, решил лесник отдохнуть, да поручил сыну за огнем следить…
Лицо девушки было… Удивленным, смущенным, глаза не знали, на чем остановить свой бег и переключались то на Лаэтуса, то на огонь, то на Римми, а когда и вовсе устремлялись ввысь, на звезды. Мальчик не видел, но на лице парня, под боком которого он сидел разгоралась радостная улыбка.
- … Но мальчик уснул. Когда он проснулся, отец спал беспробудным сном, мама с сестрицей не вернулись, а очаг оказался холодным, как земля в подполе. Испугавшись, он выбежал их хаты в своем полушубке, забыв про заячью шапку, что ему подарила матушка. Он долго бежал по лесу, пока стайка снегирей не вывела его к костру.
И замолчал. Страх, словно ожидая этого снова сковал его тело и разум и только тепло, исходящее от Лаэтуса придавало ему сил.
- Дальше. Что. Было. Дальше. – голос у девушки оказался требовательным, ярким и горячим.
- Я не знаю, барышня, - виновато произнес мальчик, - продолжить эту сказку можете только вы…
По лицу Шэймы пробежала тень ярости, которая тут же прошла, уступив место вначале пониманию, а потом детской, светлой радости. Она улыбнулась и звонко рассмеялась, захлопав в ладоши.
Только сейчас Римми осознал, что за этот миг парень успел сжать его крепче, словно не отпуская, а потом расслабленно отпустить, как будто страшная опасность только что миновала.
- Ты хороший добрый мальчик, пусть и… Неосторожный… Но какому ребенку нужно быть в таком возрасте постоянно бдительным? – она улыбнулась, поднявшись вскинула руку и закрыла глаза. Спустя пару мгновений на её палец сел красногрудый снегирь, - Лаэтус, будь добр, дай ему…
- Я знаю, чем его одарить, - парень пустил руку под дублет и вытащил небольшую во взрослую ладонь длинной резную палочку из вишни, - это наш подарок, Римми. Когда ты пожелаешь, на её конце появится огонь, достаточный, чтобы разжечь пламя или осветить путь. Но не применяй этот подарок к живым существам или деревьям, иначе он пропадет.
- Это твой провожатый, - Шэйма показала на пушистого снегиря и добавила, - он покажет тебе дорогу к дому. И… Римми, в следующем году, я рассчитываю, что ты придумаешь для меня новую сказку…
Девушка слегка подкинула снегиря, от чего тот вспорхнул, усевшись на ближайшую ветку и внимательно уставился на мальчика своими глазами-бусинками. Взяв палочку, Римми без слов поклонился и пустился наутек.
Путь до дома оказался гораздо короче, словно он был совсем рядом. Как только мальчик вбежал в хату, снегирь улетел обратно в лес. Подбежав в очагу, он кинул туда несколько поленьев, подложив хворосту и поднес палочку зажмурился. Его лицо лизнул теплый воздух от зарождающегося огня…

- Хозяева, открывайте! – сильный стук в дверь разбудил и мальчика и его отца, - Спите что ли?!
Подбежав к двери, отец выбежал во двор и скинув с входной двери засов впустил в это помещение вместе с холодом четверых: свою жену, дочь и еще двоих, явно дворянского происхождения. Римми, высунувшийся из горницы с удивлением узнал в гостях своих… Знакомых? Уж очень все это напоминало сон.
- Доброй ночи, хозяин, увидели идущих по темну, решили довезти, - пояснил молодой парень с широкой улыбкой, - Здорова, малой!
Он приветливо помахал рукой Римми, а мальчик с удивлением обнаружил у себя за пазухой вишневую палочку. Немного подумав он взял её в руку и уверенно подошел к девушке, с расслабленной улыбкой осматривающую двор. Подойдя к Шэйме, он протянул ей палочку. Девушка улыбнулась, взяла её в свою руку, а после вложила обратно в маленькие ладошки.
- Это красивый подарок, но я не могу его принять. Может быть в следующем году? – с улыбкой произнесла она. Её кожа стала несколько теплее, а глаза из двух льдинок превратились в синеву мартовского неба.
- Да нет, мы торопимся, просто хотели убедиться, что все закончится хорошо, - отец вел беседу с Лаэтусом, приглашая его зайти в избу, но тот отказался, - Но спасибо за приглашение, может быть мы когда-нибудь им воспользуемся.
Когда неожиданные гости умчались на тройке лошадей во тьму ночи, в доме лесничего потекла тихая размеренная жизнь. И только мальчик, сжимая в руках подарок не мог отделаться от мысли о том, что этой ночью произошло что-то важное.
Утром их всех разбудила первая весенняя капель.

От нескольких капель, упавших на лицо, ведьмак практически мгновенно проснулся. Начинался мелкий моросящий дождь, а значит нужно было найти укрытие получше.
- Какой странный сон, - тихо произнес Римон, после чего в недоумении уставился на вишневую палочку у себя в руке. Его сердце неистово забилось от удивления, а дыхание прервалось. Так продолжалось несколько секунд. После чего он нашел сухой угол, достал кисет, забил в трубку табака и поднеся кончик палочки загадал желание. Небольшая вспышка и сизый дым стал заполнять помещение. Пожав плечами, он произнес только одно слово:
- Мистерия… - и в задумчивости прикрыл глаза, пытаясь вспомнить образ мальчика, который предательски ускользал из его памяти.

«Ничего этого нет, ничего этого нет. Я… Я просто в чертогах своего разума, тёмных и противных. Так сильно завелась, что вся кровь от головы отлила, вот и отрубилась. С мужиками небось постоянно происходит, правда?»
Неправда. Нира бездумно шевелит пальцами ног в сапогах, ощущая, как их заполняет мерзкая холодная жижа. Мысли и эмоции смешиваются в бешеном вихре. Сталкиваются и соединяются в странных, диковатых сочетаниях. Вот к даме по имени Боль подсаживается худосочный большеглазый Страх, который робко тянет её за пышный рукав прятаться где-то под столом. О’Берн так и хочется свернуться калачиком и утонуть в болотной грязи и отчаянии. Секундой позже на свет белый вылезает Гнев – галантный господин в помятом сюртуке и с растрёпанной козлиной бородкой. Он приглашает Боль на танец, они исполняют сумасшедшее танго, каждое движение в котором так и призывает Ниру вскочить и обругать на чём свет стоит всех вокруг. Арчера, который всё ещё оскверняет своим присутствием её тело, Катсуро, который не сумел её удержать, Шики, Фанвенэнь (этих просто так), и даже эту малахольную незнакомку с безвкусным каре.
Но никому из этой тройки не суждено править этим балом. На гладкую плитку с громким стуком ступает стройная ножка, обутая в строгую туфельку на каблуке. На заплаканном лице злобно горят раскрасневшиеся глазищи, полные губки стянулись капризным бантиком. Это Госпожа Обида.
О да, обида! Она, как и гнев, адресована всем вокруг. Только вот эта эмоция не ограничивается конкретными лицами. Глазами Ниры она едко смотрит на весь мир. На судьбу, в очередной раз отнявшую у неё даже самое эфемерное и мимолетное из удовольствий. Хотя настолько ли уж мимолетное? Сколько историй и баллад написано о том, какую ценность для людей в чернейшие часы имеет человеческое тепло! У страсти, чем бы она ни была продиктована, в каких бы условиях не рождалась, есть как минимум одно замечательное свойство: она может помочь забыться ничуть не хуже вина или дурмана. Нире О’Берн жизненно требовалось испытать это забытье в горячих объятиях. Но ей не дали и этого!
И кого винить? Её несостоявшийся партнёр по плотским утехам, кажется, проявил редкостное удивление перед тем, как она исчезла. У мымры в чёрном вон тоже лицо такое, как будто она еле-еле удерживает челюсть от отвисания.
«Стоп. Нет. Она не просто удивлена. Она как будто нашла деньги, которые спрятала в цветочном горшке и о которых благополучно позабыла», - понимает вдруг О’Берн и щурится, приглядываясь к незнакомке. Прокручивает ещё раз в голове только что от неё услышанное. Следит за тем, как в изящной руке формируется костяная коса. Вряд ли девица этой штукой им помогать выбираться вознамерилась. Хруст эхом отдаётся в сознании. Кто она? Рыжая, некромантка, знает о жрицах. Рыжая. Некромантка. Знает о жрицах. Рыжая. Некро...
«Присцилла», - догадывается вдруг она. - «Это же Присцилла»
Госпожа Обида собиралась ещё как следует повозмущаться в адрес вязкой грязи, которая удерживает арчеровы штаны где-то на уровне лодыжек, но внезапное осознание сметает эту капризную эмоцию куда-то под воображаемый стол. Половина свечей и ламп разом гаснет. Банкетная зала превращается в театр. На сцену выходит разбитной, курносый товарищ в широких штанах, клетчатой рубашке и с лихо свернутым набок беретом на голове. В зубах у него зажата тлеющая самокрутка. Заскорузлыми пальцами он отнимает её от почерневших губ, выдыхает облачко дыма, пожимает плечами и сплёвывает.
Занавес.
Нира отвечает на хищный взгляд Присциллы своим, наплевательски-дерзким. Открывает рот. И смеётся. Хриплым, надтреснутым, мальчишечьим голосом.
Смеётся долго, раскатисто, со слезами. Смеётся, как сумасшедшая. Ну а как тут ещё отреагировать? Она знала, конечно, что рано или поздно с Присциллой встретится. Не знала, что на встрече окажется грязной, ослабшей, в чужом теле и практически без штанов. Ах, она столько всего уже перенесла за последние дни!
Будет даже интересно посмотреть, сможет ли встреча с Той Самой Присциллой переплюнуть всё остальное.

Хохот тем временем прерывается. Нет, это не Страх сверкнул опять своими чересчур большими глазищами. Это показала нос малютка Смущение. Редкая, между прочим, гостья в театре мыслей Ниры. Ее нежные, подкрашенные румянами ланиты мягко рдеют во мраке.
Последняя из актрис-эмоций вежливо напоминает, что мужское достоинство к внезапному пространственному прыжку отнеслось куда более флегматично, чем Нира. Оно не расклеилось. Не согнулось под гнетом очередного испытания. Его можно смело сравнить с наставленной на Присциллу саблей. Прямой и безжалостно твёрдой.
Мальчишечьи разные глаза медленно проворачиваются в орбитах и устремляют свой взор на необычное оружие, будто удивляясь его существованию. Да это удивление и есть. Что? Нира ещё не привыкла!
Она задумчиво почесывает щетину на подбородке. Хмыкает. И считает крайне важным проинформировать Присциллу:
— Это не на тебя, если что, - и потом, подмигнув, добавляет, - но не пропадать же добру… Как насчет последнего желания, м?

А пока чародейка хохочет и всячески Присциллу веселит, её иллюзорная тень возникает за спиной украденного тела. Хватает за плечико, приникает к аккуратному ушку и бездыханно сообщает:
— Хочешь пожить пару лишних минут – делай, что говорю.
Дубль шепчет тихо и быстро, чтобы слышал только мальчишка.
— Призови мою силу. Я знаю, что не умеешь. Тебе и не нужно. Она сама все сделает. Представь, что твой страх, твоя боль, обида, гнев, – это маленький пасскаленный шарик в груди. Представь, что тепло, энергия этого шарика разрастаются, трансформируются, становятся Силой. Куполом. Из света. Барьером между нами и этой жгрыбой. Авось будет время над некрологом подумать.

Если у магии имелся характер, то у заключенной в разноглазом теле силы он был натурально наипаршивейший. Под стать прошлому владельцу. Нира зашуганно огляделась, без особого удивления убеждаясь, что место прибытия было буквально прямой противоположностью заказанного.
“Оно, конечно, здесь тоже вполне себе горячо, и девки все как на подбор заводные, но блондинки всё равно не в моём вкусе… Ещё и Присцилла туточки! Ну я точно отправила нас в пешее эротическое по временному кругу”
— Подходящее местечко, правда? Мы как раз выглядим так, будто нас забыли похоронить. Отлично вписываемся, — пнула жричка черепок.
Она попыталась сказать это небрежно, хотя при виде рассыпавшегося в прах оборотня все её мысли сплелись в холодный узел страха. Усилием воли ведьма его разрубила, и её разум вновь будто бы разделился на несколько частей. Одна мысленно истошно вопила от ужаса, носилась от уха к уху тараканьими кругами и молила маменьку родить её обратно. Другая часть, зажав уши, усердно думала, как выбираться из этого веселого серпентария.
“Может, - ехидно решила эта вторая часть, - если я пунктом назначения представлю самый смрадный висельный холм, то вот тогда-то эта гхырова сила закинет меня на цветущую лужайку с зайчиками?”
"Скорее уж в именно в этот раз она сподобится сделать всё как надо и пересет тебя аккурат в петличку!!!" - истошно заверещала в ответ испуганная половина.
Единственный раз, когда чужая магия сработала как надо - когда они помирали. То есть, с натяжкой говоря, желали в один момент примерно одного и того же - выжить. Может, если снова попробовать вдвоем пожелать одного… Ну не зря ж в конце концов Арчера всюду вместе с ней кидает. И момент как нельзя более подходящий: если мозги парняге не отшибло, то от вида этих резвящихся со зверушками девчонок он должен испытывать ровно те же эмоции, что и мадам О’Берн. Теперь их надо просто в нужное русло направить.
— Слушай, — Быстро заговорила Нира, наклоняясь к своему телу. Благо хоть на них никто внимания не обращал, и немного времени было, — Сейчас мне нужно, чтобы ты пожелал вернуться назад, на вулкан. Тебе же хочется в деревню, в тепло, к еде, к… К своему, э, наставнику? Ну вот, давай, развей это желание. Представь, как время отматывается и мы снова там, ага?
Ей самой-то, конечно, хотелось совсем не туда, а в храм. Только вот мальчишка очень вряд ли туда добровольно воротится. А если ее предположение верно и успех странной ворожбы действительно зависел от такой вот синхронизации желаний, то вариант приходилось выбирать компромиссный.
— Иначе… Ну, полагаю, мы застрянем в бесконечной экскурсии по самым задрипанным кладбищам и сральням этого мирка. Ты, я и вечность, киса! Хороша перспективка?
Когда же заболтавшаяся магичка увидела несущуюся на нее клыкастую скотину, то на несколько секунд застыла от ужаса, не в силах двинуть задеревеневшими ногами. И лишь когда её и отвратительно сырую кабанятину разделяло несколько метров, опомнилась, ухватила за шкирку своё тело и резво отскочила в сторону, рассчитывая, что несущаяся на ускорении туша не сумеет заманеврировать и пронесется мимо. Не желая проверять, жрица зажмурилась и со всем дурным страхом приказала чужой силе пренести ее в пространстве и времени назад, к деревне у вулкана.

Тиха и темна акваурская ночь... не слышны более пьяные задорные песни, исходящие из бесчисленных трактиров,  не видны более яркие огни, исходящие из окон богатых особняков. Теперь единственным источников шума были стенания раненых и мольбы потерявших, а единственным источником света – огни круглосуточно работающего лазарета. Однако ж вру – если приглядеться, то совсем рядом, буквально в двух шагах от лазарета можно было бы увидать еще один маленький огонек, что исходил из неприметного полуразваленного домишки. Там жил Корбл Фонтей, тот самый выживший из ума старик, что пришел сюда где-то пару месяцев тому назад и лечил страждущих абсолютно бесплатно, попутно вещая какой-то бред о Творце и звездах. Поселился он там буквально в тот же день, когда и приехал, спросив на то разрешение властей. Власти ответили лишь, что им откровенно всё равно, где будет жить очередной попрошайка. Однако ж, вопрос о том, почему этот ненормальный не спит в такое время суток, оставался открытым. Ведь не больных же он лечит при таком скудном освещении.
Но и на этот вопрос будет дан ответ. Корбл Фонтей или, как сам он просит, чтобы его величали, отец Корбл, будучи полностью нагим, задумчиво смотрел в полный воды тазик. Можно было бы подумать что старикан изволит принимать ванну, однако ж в таком положении он находился довольно-таки давно, а его чресла всё еще пребывали в благословенной сухости. Нет, отец Корбл был занят другим. Он любовался собою. Он внимательно всматривался в черты того зазеркального уродца, которого так сильно ненавидел, с каждым разом выискивая всё новые и новые изъяны. И для этого ему хватало даже того света, что источал уже почти потухший огарок. Вон там, на плече вылез страшных размеров прыщ , а на левой щеке кожа обвисла даже сильнее чем на правой. А волосы! Это же ужас! Их же будто год не мыли. Да они же с головы сыпятся от одного прикосновения. А эти руки! Такие длинные, будто Творец при создании уродца случайно вместо них ноги поставил. Ну и конечно же, нельзя забыть про этот мерзкий, лысый хвост, скорей всего доставшийся ему от его матери-крысы. Воистину отвратное зрелище.
- Ну и уродец же вы, господин Йетноф! – Корбл самодовольно ухмыльнулся.
- Кто бы говорил, Корбл, кто бы говорил… - В ответ уродец дико оскалился.
Обвисшая щека старика истерически задергалась. Да как смеет эта пародия на человека говорить с ним таким тоном!?! Да как вообще он смеет говорить?!? Вот сейчас он его! Тазик с громким звяком упал на пол, а вода расплескалась по всему дому, умудрившись потушить огарок – единственный источник света в помещении. Что происходило в этом доме после, узнать не представлялось возможным, ибо свет более никто не разжигал, а после тихого поскуливания и сетования на покалеченную ногу практически полностью исчез и звук. Единственное, что еще можно было услышать – это сбивчивое, хриплое дыхание и… всхлипы?
***
Молодость. Как многое заложено в это слово. Чистый, не испорченный необходимостью подхалимничать смех. Фанатичный, не выказывающий и намека на сомнения взор. И, разумеется, энергия – тот самый огонь, что белым пламенем горит где-то в груди и дает молодым силы на все эти великие свершения и безумные выходки. У самого Корбла от этого огня остались одни угольки, кои он всё это время бережно хранил, защищая от малейшего ветерка. Но другие, да, другие юноши и девицы, что так расточительно относятся к собственному пламени – одним своим видом они ворошили те самые угольки, заставляя несчастного старика схватиться за сердце. Это было больно. Но в то же время – это было самое лучшее, что с ним случалось. Отец Корбл улыбнулся.
- Старик? – Хо непонимающе уставилась на святого отца.
- Прошу прощения, задумался. – Хоратхайа Ханетти-Эфа. Солнцепоклонница. Та, кого по заветам Творца Корблу следовало бы ненавидеть. Фонтей в последний раз взглянул на пышущую жаром юности эльфийку. Плоть глупа. Ты ведь это знаешь, верно, Корбл?
- Если ты в кратчайшие сроки ничего не предпримешь, этот человек может умереть. –  Хотархайа опять вернула святого отца к реальности.
Корбл опомнился. Действительно, рассуждать о молодости, когда рядом лежит раненный человек, было как минимум не профессионально. Выбросив из головы странные мысли, Корбл зачитал исцеляющую молитву. Больше он на эльфийку не засматривался. Некогда было. Людей в лазарете всё прибывало. Даже присутствие сегодня в лазарете Хо, которая заходила сюда достаточно редко (а причина на то была довольна проста – в отличии от одного бесполезного монаха, она могла помогать не только целительством), не сильно спасало положение. День обещал быть тяжелым…
***
- Ну что, соскучилась по ведьмаку, змеючка ты моя гремучая? – Римон заключил отдыхающую эльфийку в крепкие объятия и поцеловал. У Корбла закололо в груди. – О, здравствуйте, святой отец! Отец? С вами всё в порядке?
- Ох, просто старость, сын мой, просто старость… - Корбл через силу выдавил из себя улыбку – так ты уже вернулся?
- Да, тот вампир и вполовину не был таким сильным, как мне его описывали. Зато заплатили мне за него более чем достаточно. – Рок позвенел упитанным мешочком. – Ну, Хо, не хочешь немного покутить? Не всё ж тебе демонов резать.
- Ну не знаю… - эльфийка наконец отстранилась от ведьмака. Сердце волшебным образом перестало болеть.
- Ну а вы? – даже не сомневаясь, что Хоратхайа в конечном счете согласится, ведьмак обратился к Корблу – нет желания немного погулять на чужие шиши?
- А не помешаю?
- Я недели две тут пробуду, еще успеем наедине побыть. - Немного подумав, старик кивнул.
- Не пристало монаху отказываться от предложенной милости.
***
Таверна "Три кубка" была одной из немногих уцелевших после бедствия таверн Акваура. Причиной тому могло послужить много чего. Возможно, эту таверну строили особо добросовестные каменщики. Возможно, всё дело в расположении, ведь находилась она на самой окраине города и вполне могла избежать гнева ужасного дракона. Последним и, по мнению большинства жителей Акваура, наиболее вероятным вариантом являлся тот, что говорил о поражающей умы самых опытных шпионов невзрачности этой таверны. Вполне возможно, – говорили акваурцы – что мертвый дракон попросту не заметил это маленький и скучный домишко.
Сюда и подалась наша троица героев, чтобы отдохнуть. Вкусная еда, пьянящие напитки и веселые разговоры. Что ж, по крайней мере первые два пункта были исполнены. Отец Корбл задумчиво отхлебнул из своей кружки, после чего взглянул на Римона. Тот говорил не переставая. Иногда Фонтею казалось, что тот вообще никогда не замолкал. Как же раздражает этот бесконечный треп ни о чем! Святой отец скорчил гримасу, которую, впрочем, никто так и не заметил. Странно… с чего это Корбл так взъелся? Раньше такого не было. Очередной взгляд на Римона. Погодите… на Римона ли? Или всё это время Корбл исподтишка наблюдал за повеселевшей от хмеля и разговоров Хоратхайей? Улыбается. Корбл попытался вспомнить, видел ли он улыбку эльфийки хоть раз. На ум ничего не приходило. Но вот, очередная шутка от Рока и Хоратхайа разлилась звонким и чистым смехом. Корбл тоже улыбнулся, хотя шутки даже не услышал. Совместные путешествия сближают, да? К сожалению не всех…
А хмель тем временем бил в голову. Речи Римона становились всё громче, смех Хоратхайи всё заразительнее, взгляд Корблу всё угрюмее. Зависть. Это была зависть. Теперь Корбл явственно это осознал. Он поддался греху. Он позавидовал. Позавидовал молодости, позавидовал энергии, позавидовал страсти. И как только Корбл раньше этого не понял? На долю секунды у святого отца отлегло от сердца. На долю секунды. А потом в голове у монаха прозвучал вопрос: "Так кому именно ты завидуешь, Корбл? Всем юным и горячим? Хоратхайе? Или быть может?.." Усилием воли Корбл смог заставить голос замолчать. Нет. Это здесь не причем. Да, Корбл поддался греху зависти, но за Хо с Роком был искренне счастлив. Так ведь?
- Я пойду. Мне завтра рано вставать. Спасибо за щедрый пир. – Не слыша, да и не желая никого слышать, монаха встал из-за стола и вышел на улицу. Последний раз обернувшись, Корбл увидел эльфийку, сидящую у ведьмака на коленях. Щека старика нервно задергалась.
***
Акваур был пуст. Корбл петляющим шагом ковылял по одинокой улочке, направляясь домой. Пьяный мозг, вместо того, чтобы отключиться, заработал с непривычно большой скоростью. В основном мысли текли в себяжалеющем русле. Однако иногда проскакивали и довольно дельные. Одна из них дала ответ на то, что же такое с ним в последнее время творится. И где ж она была месяц назад, когда всё только началось? Да, Корбл завидовал. Но завидовал не чему-то абстрактному. Он завидовал Року. Хоратхайа… Плоть глупа, Корбл, плоть глупа.
- Ай! – Подскользнувшись, Корбл упал. В попытке подняться, он наткнулся на лежащий на земле комочек. – Кошелек? – монах задумчиво потряс найденный мешочек. Прозвучал приятный уху звон. – Простите? – Кое-как поднявшись, старик подошел к единственной живой душе в округе. – Это не вы кошелек потеряли?
Человек обернулся.  Корблу открылось морщинистое, но при этом обильно раскрашенное в броские цвета лицо немолодой уже женщины. Одежда женщины состояла из тоненького полупрозрачного платьица почти не скрывающего практически отсутствующие формы ее тощей владелицы. Сомневаться в профессии сей дамы не приходилось.
- Это ты для старухи своей спектакль устраиваешь? – женщина улыбнулась. Корбл сделал шаг назад. – Постой-постой! – Не сводя глаз с кошеля, женщина подошла к монаху и взяла того за руку. – Конечно я, кто ж еще? Пошли за мной и я отблагодарю тебя за возвращение моих денежек. – Корбл молчал. Разум уговаривал старика просто пойти домой, оставив кошель себе. Сердце предлагало то же самое, вот только кошель оно хотело отдать женщине. Но плоть. Плоть глупа.
- Нет участи страшнее, чем плотью глупой от рожденья обладая, глупость и в душе своей взрастить  – В попытке спрятаться от этого грешного мира Корбл закрыл глаза.
- Чего? – Женщина непонимающе уставилась на монаха.
- Веди!
***
- Слушай, мог бы сразу сказать, что у тебя с этим туго. – нагая проститутка утешающее похлопала нагого же старика по плечу. – Ну, то есть, я и так догадывалась, в таком-то почтенном возрасте, но если бы ты сразу сказал – мы бы не потратили времени зазря. Да ты не расстраивайся! Знаешь сколько ко мне таких как ты приходило? А они-то помоложе тебя были. Ну, ничего, ты подожди немножко – я сейчас зелье особое принесу, после него тебя хоть на пятерых девок хватит.   
Корбл не слушал. Он размышлял. В основном о том, что же он вообще здесь забыл. Ответ на этот, казалось бы, простой вопрос не находился. А раз так, то почему он всё еще здесь? Мысленно кивнув, монах поднял с пола свои одежды, натянул штаны, накинул мантию, и быстро ушел.
- О, нашла! Эй, погоди, ты куда? – Нахмурившись, дама злобно выругалась и надела свое нехитрое одеяние. – Вот ведь, старый хрыч. Ну, хоть кошелек тут оставил. Надеюсь, не вернется. – Развязав мешочек, женщина высыпала всё содержимое в свой кошель. Корбл не вернулся.
***
В конюшне было тихо. В основном потому, что располагалась она в районе, наиболее пострадавшем от рук дракона. Да и сама конюшня, если уж на то пошло, представляла из себя скорее обломки, чем настоящее здание. О первоначальном предназначении сих руин напоминала лишь вывеска с криво нарисованным всадником, да обглоданные кости самих лошадей. Это место Корбл обнаружил случайно, когда, желая побыть в одиночестве, гулял средь обломков. Он, в общем-то, и не стал бы здесь задерживаться, если бы не углядел одну вещь, на которую не позарились даже мародеры. Это был кнут. Обыкновенный кожаный кнут, которым конюхи пороли особо строптивых лошадок. Корбл поднял находку. Резкий взмах, и полоска кожи со свистом разрезала воздух. Подойдет.
***
И вновь – полуразваленная хижина, и вновь – маленький, еле видимый на фоне огней лазарета огарок. Но на сей раз огарок был еще слабее – его будто всё время задували непонятно откуда появившиеся в здании резкие порывы ветра. А еще были слышны крики. Кричал Корбл. Кричал много. Громко. Надрывно. Четко отчеканивая каждое слово.
- Плоть!! Глупа!! Плоть!! Глупа!! Плоть!! Глупа! Плоть! Глупа! Плоть!.. Глупа!.. Плоть!.. Глупа!.. Плоть… Глупа… Плоть… Глупа… Плоть… - Глупа, Корбл. Ты молодец. Иди, омой свои раны. Обещаю, через неделю ты вновь вернешься к своему привычному образу жизни. 
***
- Отец Корбл? Вы тут? – В комнату к монаху ворвались ведьмак с эльфийкой. Вот уж кого тут хотели видеть в последнюю очередь. – Нам сказали, вы уже месяц из своей хибары не высовываетесь. Проверить вот пришел, может вы вообще окочурились. – Лежащий на кучке соломы Корбл слегка приподнял голову, чтобы увидеть вошедших. В руке он сжимал окровавленную плеть. – Э, вы чего? Опять ритуалы какие-то? Завязывали б вы кровь свою портить. – Корбл молчал. – Эй! Вы вообще меня слышите? Ау, это мы, Рок и Хо – те самые ребята, что раз десять спасали вашу шкуру.
- Рок… Хо… - осипшим голосом кое-как произнес Корбл.
- Ну, хоть память не отшибло.
- Рок… - Безразличные до того глаза вдруг прояснели. Лицо скорчилось в гримасе. – Хо… Вы… - резкий взмах кнутом. – Вы!.. – Еще один. – Вы!.. – До знакомства с ними ничего этого не было. Это всё они. Они сотворили это с Корблом. Это они во всем виноваты. Если бы они просто исчезли – Корбл был бы как раньше. Если они исчезнут! Если он их убьет!
- Корбл, ты чего?!? – Если первый удар еще застал вошедших врасплох, то произойти второму они попросту не дали. В считанные секунды ведьмак выбил кнут из Корбловых рук. – Головой ударился? – Ответа не последовало. Вместо этого монах вытащил из ножен кинжал и в порыве безумия набросился на Хо. Нож также был с легкостью выбит. Не став ждать очередной атаки, эльфийка дала Корблу под дых, после чего Рок просто заломал задыхающегося старика. – Успокойся! Решил на старости лет в маразм впасть? – подержав так монаха еще минут пять, Римон наконец его отпустил.
- Простите… я не хотел… - дымка безразличия вновь затянула глаза Корбла. С трудом встав на ноги, он еще раз извинился, после чего поднял с пола кинжал и максимально быстро вышел из здания. Ошарашенные неожиданной агрессией обычно мирного старика, ведьмак с эльфийкой не стали его преследовать.
***
Темнело. Отец Корбл наконец остановился посреди какого-то моста. Проточная вода успокаивала, уносила за собой все плохое, что только лежало на душе. Все плохое… Что именно? Презрение к самому себе? Зависть к тому, кто не раз помогал в трудную минуту? Похоть, испытанная к продажной женщине? Извращенное удовольствие, получаемое из самоистязания? Или жажда убийства? Всё это – было частью самого Корбла. Смыть такое вода была не в силах. Слишком уж крепко въелись эти пороки в его душу. Грязную, погрязшую во грехе душу. Очистить ее Корбл теперь не смел и надеяться. Разве что… блаженно улыбнувшись, наставляющий луч вытащил из ножен кинжал и осторожно нацарапал на бревне четырехлучевую звезду в треугольнике. С каменным лицом монах чиркнул лезвием по ладони, слизал первую выступившую кровь, после чего положил кровоточащую руку на вырезанный символ.
- Прими Хозяин, как раб Твой принял!
Тиха и темна акваурская ночь... не слышны более пьяные задорные песни, исходящие из бесчисленных трактиров,  не видны более яркие огни, исходящие из окон богатых особняков. И лишь еле слышный всплеск воды посмел на несколько секунд нарушить священную тишину. В этом ненормальном мире стало на одного безумца меньше. Оно, наверно, и к лучшему.

Сквозь время и пространство.

Холод. Мерзкий, колючий, сухой, он с лёгкостью забирался под плотный гамбезон. Восхождение к цералинскому перевалу начиналось точно так же: каждое дыхание ознаменовывается поднимающимися к мрачным небесам облачками пара, верхний слой хитина покрывается матовой слоящейся плёнкой, а термолокационные мембраны немеют, теряют привычную упругость и реагируют на всё туповато-медленно. Только на сей раз у Рехсты даже шерстяной накидки с собой нет. Пришлось закутаться в солнечный плащ и втянуть голову в плечи. Завистливый взгляд алых глаз арахнотавра то и дело падал на шерстяные шкуры каджитов. Помнится, в Алани ей приходилось пару раз потрошить сурков. Там всё просто: взрезал шкурку да стянул её, как чулок. С людьми всегда было сложнее, но люди ей в руки и попадали с большим количеством дырок на теле.
Кровожадные мысли - скорее дань уважения прошлому, не собиралась Рехста на самом деле на своих спутников набрасываться. Ну, часть шёрстки с них она бы с радостью сбрила, но сейчас уже, наверное, поздно. Околеет, пока будет себе шаль сплетать. Заранее надо было готовиться.
Но кто же знал, что на этом гадком вулкане будет холодно? Это шло против всех законов здравого смысла! Он же извергает расплавленный камень! От этого чёрного песка должен идти восхитительный влажный пар! Почему сладостный жар не поступает в её усталый организм по всем семи здоровым ногам?!
Отчаянная гипотеза: может, жарко будет у открытого кратера, а тут прохладно, потому что с высотой температура всегда падает?.. Это соответствовало бы наблюдениям. Второй в жизни подъем в гору, второй раз она мёрзнет.
“Чушь, бессмыслица! Я же ближе к солнцу, должно быть жарче! Наземный мир просто отвратителен...”
- А это что такое? - беззаботно прощебетала К’Амори, ткнув пальцем в чёрную ленту, протянувшуюся извилистым зигзагом по соседнему склону Астарота. - Как будто река…
- Это и есть река, - пробурчала где-то позади Рина. Генази чуть подотстала от каджитов и Рехсты, потому что шла в ногу с Оливером. Наконец-то хоть кто-то взял на себя ответственность за этого троглодита! - Лавовая река. Вышла из бокового кратера и застыла.
- Бокового кратера? - недоуменно переспросила каджитка.
- У вулканов их обычно под несколько дюжин, - сообщила Тейл, явно уже сожалея, что продемонстрировала редкостную осведомлённость в области вулканической науки. Не отстанет ведь теперь любознательная котолюдка.
“Застывшая лава”. У Рехсты заблестели глаза. Она, может, тёплая? Шестое чувство говорило, что нет. Но оно в таких условиях работает-то еле-еле... Арахнотавр свернула с тропы, пустилась в галоп, подняла тучу вулканической пыли, притормозила у берега “реки”. Присела. Протянула опасливо руку.
Нет, от окаменевшей лавы жара не исходило. Рехста сплюнула от досады, поднялась, осмотрелась: может, на глаз попадётся один из пресловутых боковых кратеров? Мечты… Нет, не представится ей сейчас шанс погреться у титанической печки! Но глаз за что-то зацепился. Цералинка моргнула, повертела головой, прищурилась.
На поверхности лавовой реки в нескольких метрах ниже по её “течению” обнаружилась выемка на редкость правильной формы. Рехста подошла поближе, наклонилась, всмотрелась как следует.
След. Аккуратный след обутой человеческой ноги. Маленький такой, словно детский. Носок вдавлен, а пятка еле-еле просматривается: как будто кто-то буквально пальчики попробовал опустить и поскорее конечность отдёрнул. Конечно, лава-то небось горячая ещё была, а?
Надо бы спросить Рину, давно это застыло или нет… Может, этот след тут уже тысячи лет. Тысячи лет, которые оставивший его человек провёл, вероятно, погребённый под тоннами скальной породы; ведь вряд ли кто-то, кто видел извержение, в конечном итоге ушёл от него живым? Извержения Рехсте представлялись поразительными катаклизмами всемирного масштаба, от которых надо прятаться под землей, но при этом где-то, где не зальёт. Цералин, например, хорошо была построена, там были такие скалистые гряды на входе…
Арахнотавр рассеянно протянула руку и коснулась следа кончиками пальцев. А тот от её прикосновения вдруг потеплел. Да как! Тепловая картинка взорвалась несколькими сотнями градусов, в лицо ударил жар. Она отшатнулась, выдохнула, выругалась:
- Что за ё..!?
Вдохнула обратно - и закашлялась от ударившего в нос запаха серы. Ах, как ей был этот запах знаком! Её покойная мать серой провоняла от опорных коготков до мембран; Ряхаше Рудознатчица частенько поговаривала, что запах серы - это хорошо, рядом всегда найдутся залежи свинца и ртути.
Позади Рехсты кто-то запоздало взвизгнул. Ослеплённые жаром лавы мембраны не предупредили её о том, что она не одна. Арахнотавр крутанулась на месте, хватаясь машинально за рукоять эстока - и замерла. Перед ней стояла женщина. Крошечная человеческая женщина. Росточку в ней было меньше, чем в ногах Рехсты - длины; бледность лица резко контрастировала с чёрно-серым окружением, а копна ярких рыжих волос казалась на этом депрессивном фоне костром.
Их взгляды встретились. Скрестились. Красный против синего.
Верхнее сердце дрогнуло от неожиданности, нижнее невозмутимо продолжило работу: гемолимфа ленивая, сама себя не погоняет по жилам.
Рыжая перевела дух, оценивающим взглядом окинула арахнотавра, скрестила руки под грудью и демонстративно вздохнула. На полных губах заиграла презрительная ухмылка.
- Я смотрю, у судьбы иссякла фантазия, - едко произнесла она. - Ну и кто ты такая?
- Рехста, - ошалело сказала цералинка. Отпустила рукоять Жаждущей, подцепила рукою краешек вуали и откинула на лоб, открывая своё лицо. Улыбнулась в ответ. - Рехста из Цералин.
Тень пробежала по лицу незнакомки. О её истинных эмоциях можно было только догадываться. Рехсте казалось, что рыжая пытается блефовать. Мол, я тебя не боюсь, огромный страшный павук!
“Ну и не надо меня бояться”. Цералинка впервые за последние двое суток не порывалась начать знакомство с человеком, пригрозив ему заранее обнажённым вертелом-переростком. Может, потому что до сих пор такие красивые и в то же время внешне безобидные люди ей ещё не встречались.
А может, из чистого любопытства. Они с рыжей стояли у лавовой реки, которая теперь полыхала на общем прохладном фоне яркой, искрящейся праздничной лентой. Окружение вроде то же, пейзаж знакомый, но неуловимо изменившийся: где-то камушек не на своём месте, где-то новая расселина… Жарко, дымно, темно, и почва под ногами еле заметно вибрирует - совсем как там, в пустыне, когда рядом проползал гигантский червяк. А спутников арахнотавра не видать.
- Ну и? - требовательно осведомилась дамочка.
- Что и? - отвлеклась цералинка от интригующих наблюдений.
- Кому из них ты служишь? Куда собираешься меня потащить? Опять меняться телами с Арчером я не буду. - холодно возвестила рыжеволосая.
“Это должно быть как-то связано с Агнис. Кстати, где труп?” - Рехста обернулась, хлопнула себя по заднице: тела убиенной К’Шарром латницы там не оказалось. Пропало. Она опять встретилась глазами с рыжей:
- Я служу Сё Туа, - призналась она, рассчитывая, что это всё объяснит. - И не понимаю, что только что случилось.
Зря рассчитывала. Глаза собеседницы опасно сузились.
- А что только что случилось?
Цералинка пожала плечами. Её это начинало раздражать.
- Я потрогала след и оказалась тут? В смысле, я и была тут, но не одна. И тут не воняло. - поморщилась она. - Вулкан только что казался таким… сонным.
Рыжая присвистнула. Покачала задумчиво головой. Зловещий прищур исчез, подозрение осталось.
- Он и был сонным. Вернее, будет. - загадочно заключила она. - Кто такая твоя Сётуа? Зачем я ей?
- Что ты несёшь? - всплеснула руками Рехста. - Кому ты нахрен сдалась? Что происходит?
Проняло. Лазурные глаза наконец расширились в удивлении, на щеках расцвел румянец.
- Так ты не знаешь, кто я?!
- А должна?! - свирепо переспросила цералинка.
На миг между ними повисло неловкое молчание. Рехста скрестила руки на груди, отражая позу собеседницы. Уставилась на неё выжидающе.
- Нира, - сказала та наконец. Сказала просто. С каким-то явным облегчением. - Нира О’Берн.
- Нира, - повторила арахнотавр. Цералинский акцент увёл букву Н куда-то в нос, а окружённую жёсткими гласными Р заставил дребезжать. - Ну и кто ты такая? Принцесса беглая?
Девушка смахнула с лица упавшую прядь рыжих волос. А шевелюра-то у неё запылилась. Морщинка вон на переносице залегла. Мешки под глазами. Руки какие-то ободранные, красная полоса на шее… Чем дольше арахнотавр смотрела, тем больше видела знаков измождения и шрамов от перенесённых испытаний. Она осознала вдруг, что и сама выглядит немногим лучше: одна нога согнута пополам в целебной шине, другая - перемотана, хитин слоится, гребни на голове все в песке.
- Я бы хотела остаться просто Нирой, - с отрешенным спокойствием сказала рыжая.
У Рехсты в душе ёкнуло.
- Как скажешь, - пробормотала она. Бесчестная Бестия из Алани в последнее время тоже больше всего на свете желала побыть просто Рехстой.

- Это временная петля, - объясняла Нира, огибая очередной валун. Он смутно напоминал окаменевшего кабана. - А может, целая спираль. Не знаю. Где-то тут должна быть деревня… но, может, её уже нет. Или ещё нет.
- Чепуха какая-то, - прокомментировала арахнотавр, опасливо оглядываясь на маленькую скважину под боком монументальной свиньи. Из той вырывались клубы белого дыма. Вулкан как будто дышал, жил своей жизнью, и цералинка сейчас ощущала себя ползающим по его толстой шкуре паразитом. Помнится, в Алани она как-то раз подхватила от людей вшей… Остаётся надеяться, что Астарот более терпелив к непрошеным гостям, чем она.
- Ты переместилась в другой мир, но не можешь поверить, что могла попасть в другое время? - усмехнулась О’Берн.
- Слишком уж это случайно произошло…
- Привыкай, - зло отвечала рыжеволосая, не глядя в её сторону. - Мистерия ещё и не так тобой поиграет. Вот чёрт! Мне казалось, вон на том пологом склоне она и должна была быть… Опять промахнулась.
Она устало уселась на выскобленный пыльными бурями кусок вулканического стекла.
- Так а ты, получается, сама так...прыгать...умеешь? Меня можешь отсюда вытащить?
- Умею, хоть и не очень понимаю, как это получается. Хотя нет - понимаю. Плохо. Нет, я тебе помочь не в силах. Я вообще не понимаю, как ты тут оказалась. Сложно… Пока Арчер был рядом, было полегче, но… - её щёки порозовели, - ...мы случайно разлучились и теперь я не могу найти и его.
- Друг твой?
- О нет, он то ещё ничтожество, - брезгливо отвечала путешественница во времени. - Судьба имеет обыкновение сводить меня со всякими мерзавцами. Ну… за редкими исключениями. - губы на мгновение изогнулись в довольной ухмылке. - Ну а ты что вообще за чудо-юдо такое? Как тебя на вулкан занесло?
- Я нанялась работать к одной рогатой волшебнице, - хмыкнула Рехста. - Она забрала мою дочь, вручила мне другого ребёнка, добавила сверху труп и сказала добраться до вулкана.
Нира покачала головой.
- Звучит отвратительно. Зачем принимать такое предложение?
- Оно было из тех, от каких не отказываются, - пожала цералинка плечами и присела рядом на собственные ноги, аккуратно их изогнув сложной хитиновой клеткой. Задрала брюшко, откинулась на него. Нира наблюдала с нескрываемым интересом.
- Что?
- Ничего. Смешно смотрится. - улыбнулась она и тут же поправила себя: - Нет, мне просто интересно. Никогда не видела, как арахниды садятся.
- Арахнотавры. Посмотрела бы ты, как мы трахаемся, - буркнула машинально цералинка. Нира вспыхнула, прыснула, но в следующий же миг сделала очень серьёзное, неодобрительное выражение лица. Она великолепно владела мимикой; Рехсте даже захотелось опустить вуаль, чтобы уравнять силы в словесной игре.
- Ты отвратительна. - возвестила Нира.
- Даже не представляешь, насколько, - Рехста наклонилась вперёд, поправила ремешки паутинных крагов, критично оглядела “напёрстки”. Да уж. Надо бы новые сплести и укрепить, добегалась Рхас по холмам да горам…
- Ну так расскажи мне, - вопрос прозвучал с холодной, почти научной любознательностью. Цералинка замерла на миг, опять распрямила спину, любовно положила правую руку на рукоять Жаждущей.
- Ну, я убивала людей, - провозгласила она. Признание далось на удивление легко. Собеседница к себе располагала. Они провели вместе каких-то полчаса, но Рехсте уже казалось, что знакомы они давным-давно. Просто долгое время друг другу даже писем не писали...
- Да? А я-то думала, что это зубочистка на поясе в ножнах.
Арахнотавр криво улыбнулась.
- Всех, кого хотела, как хотела, и когда хотела, - сообщила она, для пущего эффекта оттарабанив по яблоку Жаждущей короткую звонкую дробь. - Жила в кровавом трансе.
Спроси у неё сейчас кто-нибудь, зачем она это говорит, Рехста не смогла бы дать внятного ответа. Запуталась она. Может, хотела вызвать ужас, который так привыкла видеть в человеческих глазах. Может, не считала себя достойной нормального, дружеского отношения. Может, даже пыталась впечатлить. Язык цералинки действовал сейчас отдельно от логической части сознания. По велению никак не желавшего успокаиваться верхнего сердца.
“Она ведь красивая”, - туповато подумала Рехста. - “Очень красивая. И держится так, как будто...не на вулкане она, а где-то в другом месте. У неё там, внутри - стержень. Похожа на Сё Туа, только не поднимает драконьи трупы… и помоложе явно…”
- О! - с чувством произнесла Нира. - Завидую.
- Вот как? - приподнялись хитиновые брови.
- Именно. Что у тебя дальше по списку?
- Я много пью, - призналась Рехста в очередном греху.
- Неужто? Так может, в этой сумке и сейчас найдётся бутылочка? - ехидно поинтересовалась Нира. Почудились ли цералинке в её голосе нотки надежды?.. - Нет, это всё приемлемо. Вот внешность у тебя, конечно, отвратная, так и хочется взять нож и поотрезать всё это…
Рехста пожала плечами и швырнула сумку к ногам рыжей. Внутри весело булькнула неполная бутыль с маслом. У девушки загорелись глаза; получив молчаливое разрешение, она развязала тесёмки, залезла внутрь, выудила бутылку и разочарованно вздохнула.
- Масло… И даже воды нет?..
- Представь себе, - проворчала цералинка. Нира запихнула бутылку обратно… и замерла вдруг, уставившись в недра сумки. Её руки, слегка подрагивая, выудили оттуда пахучую бледно-жёлтую головку сыра, честно спёртую со стола Аспида ещё в Журре.
- Это же сыр, - пробормотала девушка. - Кажется, я сто лет не ела сыра. - она посмотрела на хозяйку вожделенного продукта округлившимися блестящими глазами.
- Там ещё хлеб и мясо есть, - прокомментировала цералинка. - Закусим, может?
Она элегантно распрямила ноги, с присущей только арахнотаврам грацией ни разу ими друг об друга не зацепившись. Поднялась. Пересела поближе, вернула себе сумку, выудила оттуда буханку хлеба. Всухомятку, конечно, то ещё удовольствие, но что тут поделаешь…
Ножа ни у кого не оказалось - пришлось рвать руками и зубами. Ели молча. Рехста то и дело поглядывала на свою новую знакомую. Ей нравился её цвет волос. Вулкан весь был чёрно-серым, от основания до вершины; и сама Рехста тоже чёрненькая, бледнокожая, в снежном плаще и сером гамбезоне… Всё в чёрно-белых тонах, на фоне которого пламенная шевелюра Ниры выгодно выделялась. Горела. Как закатное солнце.
Первое в жизни Рехсты солнце, на которое она смотрела с удовольствием.
О’Берн заметила. Нахмурила брови... а потом расслабила их, состроила глазки. Рехста стыдливо, как девочка, отвела взор. Кашлянула.
Цералинка, при всех своих недостатках, дурочкой не являлась. Она прекрасно понимала, что с ней происходит. Не понимала, почему. Слишком сильные ощущения ударили со слишком большой силой, повергая её в пучину замешательства. “Я как будто околдована”, - лихорадочно подумала она. В бесконечно далёком детстве её подружка по имени Ляшше показывала ей Узор Контроля - сложное заклинание, способное подчинить волю любого на него смотрящего. Рехста на всю жизнь запомнила чувство леденящего ужаса, которое тот Узор вызывал. Поджилки тряслись, мембраны слепли, на лбу выступал холодный пот… А сейчас? У Ниры этот самый Узор как будто бы на лбу начертан невидимыми чернилами. И Рехсте страшно, но этот страх - другой, он новый, незнакомый, и именно его чуждость и незнакомость и позволяют ей с безошибочной точностью определить: родился он из самого утреннего из чувств.
Цералинка сглотнула, подняла глаза обратно, прошептала пересохшими губами:
- Я, кажется, понимаю, почему за тобой кто-то гонится.
- Ничего ты не понимаешь, Рехста из Цералин, - грустно покачала Нира головой. - Если бы!
“Что за огонь я сейчас вижу в твоих глазах?” - гадала Рехста, сухо смеясь в ответ. - “Кто ты такая? Хитроумная колдунья? Охотница-вертихвостка? Ты понимаешь то, что понимаю я, но что ты чувствуешь - отвращение, смущение, азарт охотницы?” Арахнотавр потерялась в ворохе собственных мыслей, пытаясь найти и ухватить за хвост хотя бы одну годную. “А что чувствую я? Похотливый порыв? Секундную страсть? Ту самую любовь, про которую мама так часто говорила, мол, нет её? Но вот ведь передо мной стоит женщина, на которую я физически не могу смотреть так же, как смотрела на всех других; любовь ли это? Помешательство? Восхищение?!..”
Когда-то давным-давно похожие чувства вызывала у неё Маршал Ляхасас. Но она всегда оставалась недосягаемой. Идеальной полубогиней, погибшей не из-за собственных ошибок, но из-за подлого предательства со стороны тердинских союзников. А эта Нира – вот она. Близко сидит. На расстоянии вытянутой руки. И она несчастна, Рехста ведь видит. Она потерялась в какой-то временной петле, но для неё это все лишь возможность отдохнуть как следует. А сыру как обрадовалась! Как ребёнок, право слово!
Как хочется её коснуться! Пробежаться подушечками пальцев по мягким щекам, прочесать коготком волосы! Как хочется наклониться вперёд, почувствовать её дыхание на своей коже, припасть к её губам своими… но нет. Это только кажется, что она ближе, чем была маршал Ляхасас. Их разделяет невидимая и страшная стена, которой Рехста раньше с таким удовлетворением гордилась. 
- О чём думаешь? – с хитрецой поинтересовалась Нира.
- Впервые в жизни жалею, что я родилась арахнотавром.
- Почему жалеешь? – вздёрнула рыжая изящную бровь.
«Потому что ты мне нравишься, но видишь во мне чудовище». Нет, язык не повернулся так прямо сказать.
- Мало нас осталось. Людей много. А для людей я монстр.
О’Берн поджала губы.
- Только для тех, что монстров настоящих не видали. Я вот видала. И все ходили на двух ногах.
Рехста закусила губу, пытаясь продавить комок в горле куда-то поглубже.
Неподалёку что-то затрещало. Головы обоих иномирок синхронно повернулись в нужном направлении. Реальность зарябила, её ровное полотно разошлось по швам, обнажив серебристое окошко. Свет, исходящий от портала, слишком был ярок, но Рехста успела различить высокую мужскую фигуру и беспорядочное скопление размытых силуэтов за его спиной. И голоса! Они кричащим хором обрушиваются на девушек.
Каждое слово адресовано Нире О’Берн. Они зовут её - приказывают, умоляют, обвиняют, принуждают к чему-то. Цералинка не слышит в них смысла, но она достаточно пристально следит за Нирой, чтобы заметить, как та вздрагивает и сутулится всё сильнее. Наконец, бездонные синие омуты опять буравят пауконогую взглядом:
- Я должна идти, - признаётся Нира. - Боюсь, на этот раз опять сбежать на другой виток спирали не удастся. Пора опять быть жрицей, а не просто Нирой.
- Да пошли ты их к чёрту, - молвит непонимающе Рехста.
Рыжая грустно качает головой.
- Спасибо за сыр. Ты…
Она медлит, и в это мгновение время для арахнотавра словно останавливается. Она улавливает дрожь в голосе. Засекает стыдливую заминку. Оба сердца Рехсты дёргаются, чуть не выпрыгивая из своих клеток.
- ...лучше, чем ты о себе думаешь. Удачи.
Все семь рабочих ног бросают цералинку вперёд; тонкая рука вцепляется пальцами в мягкое предплечье Ниры. Та кривится, и Рехста вдруг понимает, что сделала девушке больно. Это осознание пронзает её ударом копья.
- Откуда ты? - ревёт она. - Откуда?
А та не отвечает. Отворачивается, вырывается и бежит к людям и нелюдям, жаждущим потащить её дальше по её страшной стезе. Бежит, чтобы с честью и гордостью встретить опять свою судьбу. К кому? Куда? Когда?..
- Я найду тебя! - вопит арахнотавр, сбрасывая оцепенение. - Слышишь? Найду!!!
Нира оборачивается, почти уже исчезнув в портале. Её головка очаровательно клонится вбок. С полных губ слетают два простых и чем-то очень важных слога: “Инь-Янь”.
Свет меркнет.
Оставшаяся в полном одиночестве Рехста какое-то время ещё глазеет туповато в пустоту. На её губах играет бессознательная улыбка. Фантазия девушки рисует ей героические картинки: разодетая, как рыцарь на турнире, цералинка мчится на поиски рыжеволосой красавицы. И никто её не остановит. И пусть их разделяют время и пространство, пусть! Рехста их преодолеет. Рехста их поборет!
Вскоре, впрочем, цералинка выходит наконец из своего транса и задаётся очень важным и куда более злободневным вопросом, нежели поиски рыжеволосых королев бала в чужом и непонятном мире.
Ей-то как вернуться в правильное время? Коты там, верно, с ума сходят…

Один единственный раз в жизни эладринка дала другу совет - о том, как исцелить разбитое сердце.
- Откройся новому, - изрядно хмельная, в лучших традициях сердечно-терапевтических дел, девушка черпала вдохновение в кружках с яблочным сидром, и щедро найденной мудростью делилась с приятелем. Сидр был сладок, с летними нотками малины и меда, и едва уловимым дуэтом имберя и чабреца - словно привычный стрекот цикад в деревне. - Новая любовь - единственное средство.
- Сердце - не бочка. - печалился друг. - Нельзя убрать течь, вновь насмолив.
- Сердце - как молодое дерево. - спорила фея. - Если в коре дыра, смола течет, но она же и исцеляет.
Она верила в то, что говорила и оказалась права. Из плена чужих прекрасных глаз можно спастись только в другую неволю, иначе воспоминания будут терзать, пока не иссушат.

Что же касалось самой феи... Она не верила в любовь. Эладринов, покинувших Фейвайлд она встречала настолько редко, и были они, чаще всего, настолько мерзкой породы, что все ее грехи начинали казаться детскими шалостями. Люди и эльфы, казавшиеся ей порой ошеломительными и манящими, угасали быстрее, чем могло бы пробудиться ее шрамированное сердце. Да и были они другой породы, как было раздувать эту искру? Поэтому для самой Рингары любви в мире не оставалось.

Сердечному садоводству пришлось принять совершенно иной характер. Теперь к ее чувствам стремились десятки тоненьких ручейков. Исиль полюбила мир, в котором оказалась. Это были странные, сложные отношения. Нельзя сказать, что Мистерия отвечала сиреневоглазой взаимностью. Укрыв беглянку под своими небесами, заново ее именовав, Мистерия либо не стеснялась в испытаниях, либо не обращала на девушку внимания, а может быть, не обращала внимания, даже испытывая. Но эладринка твердо решила с благодарностью принимать то, ей посылалось, изыскивая достойное и прекрасное там, где оно было, и рассматривая контрасты там, где красоты не было. Частые искажения мистерианской лихорадки и редкие удачи, кочевую жизнь и нечастые тепло и уют дома, который у нее теперь был. Пусть у нее не было больше мужчины, спутника, которому можно было предложить сердце, тело и душевное тепло, зато были искры, благодарности тому, что дышит, тому, что видит, тому, что понимает и ощущает.

Она полюбила луну в небе: та озарила ее прибытие.
Полюбила пламень кудрей рыжей ведьмы Сильвары, полюбила силы любви и ревности, запечатленные в веках, которые они свидетельствовали и узел которых расплели.
Полюбила наивный оптимизм паренька-оборотня, повстречавшегося ей однажды на дороге.
Полюбила привычный ей агрессивный сброд, что ошивался в тавернах. Бескрайние поля ржи, в которых доводилось бродить и драться, проливные дожди, превращавшие колеи в болота, тихие берега озер, утолявших жажду. Полюбила опасности, даже дроу, шатавшихся по поверхности полюбила: как полюбила мельком Надафейна, что так отличался от своих родичей. Полюбила эльфа по имени Ричи Тайра - за легкомысленность, а дэву Айфри - за отвагу и доблесть. Дварфа Монти, что был верхом на кабане - тоже полюбила, за нрав и оптимизм. За отзывчивость полюбила Торию, человеческую девушку, которую случайно повстречала, а Бернарда с улицы Ст. Дупли из Сириуса, за роскошные усы и за таинственность. Полюбила обреченность и дерзость Влада Талтоса, оставившего ее в смятении, а парнишку по имени Грегори - за разумность не по годам. Фартового грабителя - за бессовестность и за то, как удирал из кабака после того маленького урока, что ему был преподан. Полюбила бы и ту тетку, что гнала ее полотенцем с огорода, да не помнила - Мистерианское проклятие наградило ее умом голубя в тот час. Полюбила демона, благодаря которому завела в дом кота, которого тоже полюбила, а юношу-проводника Ксандра - за ужасную кончину, что тот принял от рук, вернее когтей, монаха, сбрендившего от лунной лихорадки, оборотничества. Монаха тоже полюбила - за тот бой, что он дал им. И даже Алана, вертигра: за компанию, за огненный шар, невпопад кинутый. Полюбила Тирия - за красные глаза и злобный нрав, не иначе. И рыжую хамку полюбила: может, потому что не знала, что ту звать Лилиан. Полюбила весь экипаж нефа в неведомом море - те требовали ее головы, а в итоге сгинули все сами. Полюбила Золотое Древо и озеро у его корней и правительницу народа, живущего на деревьях - не встречаться бы с ними больше никогда - за дары, которые ей были готовы дать, но она принимать не хотела. Полюбила двух рыженьких девушек - Элиссу и Дорофею - те были похожи, словно сестры, и шумного Ланзо - гостей на пиру над тем золотым озером. Жаль, что их утопили. Полюбила колоритного оборотня и чернокрылую дракониху: пусть чуть не сгорела, зато отнесли к лекарю. И лекарь оказался чудотворцем, не иначе. Нищую деревню, полную запуганных драконом мужиков и спрайта с прекрасными крыльями - полюбила. Полюбила случайных попутчиц, встреченных на берегу водопада, и даже свой хвост рыбий полюбила. Успела полюбить золотоволосого Фэбриса, что потерялся в Мистерии - наверное за то, что так быстро исчез из ее жизни, а может за то, то был так же уязвим к чарам рассыпавшегося дома, как и она сама.
И полюбила Энигму - спутницу свою. Боялась ее. любила ее, считала частью себя. Затаив дыхание, прижималась к ее спине, возносясь в Мистерианское небо, грела озябшие пальцы в густом мехе ее гривы, усмехалась, когда клычищи сфинксы заставляли дрожать врагов, как осиновые листы. Это был, пожалуй, самый ценный, самый дорогой подарок Мистерии ей, Исиль, беззаветно и преданно полюбившей этот мир.

К кому-то из встреченных ею живых она относилась с симпатией, дружбой, кого-то успевала возненавидеть или боялась, кому-то желала здоровья и процветания, а кому-то скорейшей и лютой смерти. Но всех до одного любила - как части мира, вспышки-проявления плана, который принял ее в изгнании, и заменивший собой все, что у нее было забрано навсегда.
За это Рингара была ему навсегда благодарна, и любила его крепко и верно, если и догадываясь о безразличии сфер к ней лично, не считавшей это поводом отказываться от своих чувств. Древо ее сердца снова жило, по его коре текли живые соки, залечивавшие раненое, скрепившие нацело разбитое. Странные сиреневые глаза эладринки снова словно светились изнутри, ей было интересно жить дальше.

Теперь сокамерница уже даже не очень-то всхлипывала - или, может, хныкала так тихо, что белка ее услышать не могла - а просто тихо сидела. Даника прислушивалась к ней, сгорая от любопытства и нетерпения; одновременно с этим она все же осознавала, что может вспугнуть пугливую девчонку каким-нибудь простым вопросом. Она старательно придерживалась принятого решения, когда ко всему прочему вмешалась жалость по отношению к плаксе: может, лучше оставить ее в покое и вообще не спрашивать? В конце концов, раз она так испугалась, то на это наверняка есть какая-нибудь причина. Но любопытство оказалось хитрее и просто взяло жалость на абордаж, мол, а разве не лучше ее утешить, а не оставить хныкать в уголке? А если так, то как же можно утешать, не зная причины слез? Эти доводы Даника сочла убедительными, однако задать прямой вопрос не решилась, лучше зайти издалека. Хм, а может быть... белка бросила короткий взгляд на сумочку на кушаке. Флягу с ромом она почему-то до сих пор так и не использовала, будто бы забыв о ее существовании. Какая же она дурочка, честное слово! Немного покряхтев, Даника сменила свое положение на полусидячее, достала из сумочки флягу и сделала крошечный глоточек - затухающий разум на прощание напомнил, что ром теперь лучше беречь. После глотка белка сразу же почувствовала себя немного лучше, ведь тяжелые мысли куда-то пропали, растворившись в каплях рома. И тут же ей пришла в голову идея, как можно попробовать разговорить нервную сокамерницу.
- Знаешь, я, думается, тебя понимаю. Не каждый денек попадаешь в темницу. Гы-гы! Тут надо опыт иметь, а откуда у нас с тобой ему взяться! - Даника еще раз задорно хихикнула, припомнив, каким веселым был побег из островной тюрьмы. Матрос Цибег тогда словил пулю в зад, и в тот миг белку это не особенно развеселило, но вот сейчас это маленькое происшествие показалось ей самой смешной шуткой на свете. Она протянула девчонке флягу, - Глотни-ка, может, полегчает. Уж мне поверь, если есть глоточек рома в жизни, все будет веселей и легче, а в тюрьме, думается, без этого никак!

Пройдя через непонятную штуку, именуемую в других, более образованных мирах порталом, Никола не грохнулся наземь лишь по чистой случайности. И первым делом, не удосужившись даже поглядеть по сторонам, он посмотрел на небо. На чистое, безоблачное небо. Вторым делом Тесляр себя ущипнул. Потому что быть того не может, что б над ним и нет туч. Ну хоть одна, хоть захудалая. Никола протянул вперед руку, в надежде если не увидеть столь привычный ему дождь, то хоть кожей ощутить его. Нет, нету. Колдунство, не иначе. Облегчение не пришло. Добрых колдунов у Николы в знакомых не водилось. Коль одно проклятье с него тот коротышка-чародей снял, то, как пить дать – другое наложил.
И лишь после этого Никола додумался осмотреться. За его спиной стояли две девушки.
- Бабоньки! – Никогда не ассоциировавший женщин с опасностью Никола облегченно вздохнул. – Вы видели? Тут такой маленький, бородатый, – Тесляр жестом показал насколько именно маленький и насколько бородатый – а-а-а… потом штука такая странная, – неопределенный жест, долженствующий олицетворять то ли окно, то ли дверь, то ли играющего в карты карася – и-и-и… тучи! – Дрожащим пальцем Никола указал наверх, и хотел было еще что-то показать, но тут до его вовсю паникующего мозга наконец дошла одна запоздалая мысля. Одна из баб была вооружена. И ладно бы, если просто вооружена – времена нынче ой как неспокойные и встретить бабу без ножа за пазухой было практически нереально. Так нет же – эта носила при себе ни много ни мало, а целый меч! Никола такой только один раз видел, когда мимо их обоза княжеская дружина проезжала. Неужто и она из дружины? В надежде на то, что сиськи у этого воина просто от пива выросли, Тесляр всмотрелся в его лицо. В обычное бабское лицо. – Это… ну, того… – Произнести что-то более вразумительное у Николы, к сожалению, не получилось.

Стрела не нанесла никакого вреда. Она просто отскочила от шеи демона. Как будто на нем стояла какая-то невидимая защита. Но разве вспышка не должна была рассеять её?
Не важно. Нужно действовать. Хо увидела, как демон скосил на неё взгляд. Его неуязвимость, его пренебрежение лишь больше злили Хо. Человек бы испугался такой непобедимой сущности, над ним бы взял власть инстинкт самосохранения. Жаль, что Хоратхайа не человек. Жаль, что инстинкт самосохранения в ней ещё в начале жизни вытеснили праведным гневом, верностью цели до последнего вдоха.
Эльфийка сразу же стала концентрировать магию для удара, но демон договорил и испарился. Хо взбесило это, она стала бешено оглядываться по сторонам в поисках темного, и, благодаря безумной ярости, потеряла концентрацию. Внезапное появление демона стало неожиданностью, которой Хо не могла ничего противопоставить. Мир погас в глазах, не дав Хо даже ещё больше разозлиться, но уже на себя, по одной простой причине: так легко угодить в лапы демона.
Но мир находился в темноте недолго.
Думала ли Хоратхайа о том, насколько ужасна была смерть её клана?
Да.
Винила ли она себя в ней?
Да.
Хотела бы она увидеть это всё своими глазами?
Нет. Но пришлось.
Разум кричал о том, что это лишь чары демона. О том, что она должна отрицать всё, что слышит и видит. О том, что это кошмар, созданный её воображением, подпитываемый чувством вины, которое смог визуализировать демон. Но эмоции оказались сильнее.
Хо попыталась ринуться в бой, но что-то не давало её попасть в него. Её переполняли чувства: гнев, ярость, стыд, вина. Но возвышалось над всем этим чувство полной беспомощности, которое словно выгрызало эльфийку изнутри и одновременно парализовывало.
Хоратхайа больше не пыталась бежать. Она остановилась. Попыталась закрыть уши, чтобы не слышать криков мертвых, но они никуда не делись. Это было лишь ещё одним доказательством, что всё происходило лишь в её голове. Но эльфийка была не в силах этого осознать.
Откуда-то из воздуха послышался голос демона. Он обвинял Хоратхайю, но эльфийка пыталась не слушать его. Горло сжимало старое горе, из глаз текли слезы. Но и их Хо игнорировала. С безумием во взгляде она скребла ногтями виски. Она решила, что сможет добраться до демона. Она раздерет свою кожу, раскрошит свой череп и доберётся до него. А потом выскребет его из своих мозгов.
Но случится этому не довелось. Вместо этого она почувствовала, что снова теряет контроль над телом, а в следующий момент обнаружила, что видит глазами демона. Или она сама есть демон?
А имеет ли это значение?
Всё естество охватило ненависть и безнадежная скорбь. Демон управляет ей, как куклой, и она ничего не может сделать. Вот её руки схватили другую эльфийку, её сородича, ещё не прошедшего посвящения, и быстрым и четким движением руки прервали её жизнь. Тем движением, которым она обучилась уже после гибели клана. Но имело ли это значение?
Нет. Значение имела лишь странное чувство того, что в её душе надломился какой-то стержень, удерживающий её от падения и безумия.
В один момент всё снова потемнело. А потом Хо почувствовала, что лежит на земле. Демон что-то сказал про истинный облик и ушел. Внутри эльфийка поняла, что демон заразил её тьмой. Осталось лишь подтвердить её выводы.
Спокойным и словно бы отрешенным жестом Хо опустила руку себе на лицо и провела по нему. Пальцы медленно коснулись лысой головы, не обнаружили носа, но нашли измененную челюсть и зубы.
Молча, не смотря ни на кого, Хо приподнялась и села. Пару секунд провела в молчании, а после – разразилась безумным истеричным смехом, прерывая гарпию, которая щебетала слова поддержки. Что эта птица могла понимать?
А в голове стало так спокойно и ясно. Она осознала всё, что раньше хоронила глубоко внутри себя. Приняла это.
«Я должна была погибнуть вместе с ними. Я должна была вернуть свою энергию Солнцу вместе с моими братьями и сестрами. Но нет. Мы тешили себя надеждой на то, что сможем исполнить свой долг. Нас поддерживали в этой лжи».
Так же резко, как засмеялась, Хо вновь замолчала и уставилась в землю, а челюсти раскрылись в подобии улыбки.
«Тьму можно победить только сплотившись. Здесь, в этом мире, сплочения нет. Тьма здесь не зло, а часть мира, как трава или вода. Хотелось бы верить, что Ктуон сможет выстоять. Что Ктуон не соединиться со скверной».
Чудовище, что некогда было эльфийкой, сглотнуло при мысли о доме.
«Жаль. Было столько возможностей отдать свою жизнь Солнцу, но мы выживали и тешили себя надеждой, что сможем увидеть, как уничтожим тьму. Дураки. Идиотка. Теперь ты сама демон, в чужом мире, и выход у тебя только один. Надеется, что Солнце этого мира примет хотя бы часть твоей души, что не испорчена этим демоном».
Спокойным и четким движением руки Хо потянулась за ножом, но оказалась обезоружена Роком. Её затрясло в бессильной злости. С самой первой встречи этот человек приносил лишь одни неудачи. Теперь же он мешает ей убить себя, пока тьма не поглотила её разума.
- Кретин! Для меня теперь одна дорога! – Прокричала Року Хо. В голосе слышалась лютая ненависть, было ясно, что та, кто раньше была эльфийкой, больше не сдерживалась. – Тупица, дай мне сдохнуть, пока я не стала… Пока тьма не пожрала моего сознания! Не порть что-то хотя бы один чертов раз!
Чудовище сильно трясло. Чудовищу не хватало воздуха. Чудовище искало смерти, рыская конечностями по замусоренной земле в поисках острого камня. Чудовище ненавидело себя, спутников, демона. Что-то кольнуло руку чудовища. Камень или осколок, брошенный убегающими детьми. Челюсти чудовища задвигались в подобии улыбки, когда оно схватило этот острый предмет.
- Кто помешает – найдет это в своем теле, - как-то блаженно сказало чудовище, одновременно поднося осколок к своей шеи, дрожащими от недавней злости руками норовя совершить последний рывок.

Наведение в тачке порядка Инквизитору с рук просто так не спустили. О приближении мужчины свидетельствовал лишь краткий шорох, который не дал Рене времени ни подготовиться, ни отреагировать как-то. Она с воплем недоумения встала на ноги, влекомая чьими-то мощными руками. Ударилась по пути боком о край пропахшего тыквами и кровью транспортного средства. Но боль от ушиба не шла ни в какое сравнение с серенадой, которую запели её несчастные рёбра. Чёртов Тор! Не мог раствориться в воздухе чуточку пораньше? До того, как молотом своим лишил её всякой боеспособности?
Лишил, да. У неё мелькнула, конечно, безумная мысль наклониться в приступе агонии, выхватить засапожник, распрямиться и всадить его в первое попавшееся место уроду. Эскорца, однако, чувствовала: согнётся – уже не распрямится.
“Ох, так у меня ведь и кинжала-то нет уже”. Вовремя пришла эта мыслишка! Она его выронила, когда Тор, чтоб ему в нос каракурт заполз, её обезвредил. Небось так и лежит где-то там в грязи. Жалко. Ещё одна вещичка, связывавшая её с родиной, утеряна – вероятно, безвозвратно… А ещё она жалела о том, что не собрала осколки Гильотины. Подарок всё-таки. Надо было проглотить гордость и скрупулезно как можно большую часть подобрать и сохранить. Может, удалось бы перековать разбитое лезвие на что-то новое.
“Негибкая я”, - сокрушённо призналась Эскорца самой себе. – “Я – чугунный стержень, выкованный в пламени Шестерых. Таким Инквизитор и должен быть. Неподатливым. Неумолимым. Всесокрушающим. Но здесь… здесь чугун кажется не крепче стекла. От меня откалывают кусочек за кусочком, а я всё продолжаю ходить с задранным носом…”
Она ведь пришла к верным выводам там, у дома двухголового монстра. Решила, что сделает всё ради того, чтобы выжить и принести в этот мир славу Шестерых. Всё. Ну, кроме прямого предательства Догматов. От них отрекаться нельзя. А вот через свою гордость пора бы научиться переступать.
Известие о том, что она встречалась с Мингжу, кажется, шокировало друзей-бандитов. Вертлявый хмырь продолжал плести какую-то чушь про демонов. “Они называют его “дроу”. Что такое дроу? Был бы он человеком, они бы его так и именовали. И не рекомендуют в свой город переться. Получается, дроу – это что-то похуже человека, но получше демона?” – гадала Рене.
Надоело гадать! Всё упирается в непрозрачную маску. Даже если рёбра вдруг сейчас сами зарастут, а в рукаве отыщется запасной кинжал, всё без толку. Она даже не знает, что этот грубый мудак носит. Ткнёт, а там кираса. Как глупо! Нет, ни в коем случае драки затевать нельзя. Надо успокоить мужика, взять ситуацию под контроль и добраться куда-то, где её перемотают получше и дадут болеутоляющих. То бишь, в лечебницу. А любой мало-мальски стоящий своего звания лекарь сразу обнаружит на ней проказу. И что, спрашивается, делать?
“Я подумаю об этом после, а сейчас надо утихомирить придурка с головами…”
Грустная улыбка тронула губы Рене Эскорца.
Она вздохнула. Глубоко, со стоном. Сделала шаг в случайном направлении, пошатнулась и очень натурально (на самом деле играть не пришлось, тело не хотело никуда идти) осела наземь, упав на колени. Ноги сами собой ушли вбок, пришлось упереться в землю рукой.
- Я не могу, - покачала она головой. – Ты, конечно, крут. Издеваешься над безоружной женщиной с переломанными рёбрами. Хорош! – презрение полностью замаскировать не удалось. – Я не смогу их собрать. Я вообще не могу сама передвигаться. Никак. Так что либо брось меня тут, либо убей меня и брось тут мой труп, что хочешь, только головы тебе придётся собирать самому. И в людей ты ими бросаться не будешь. Я не хочу подхватить какую-то гадость от мертвечины. В своём уме вообще, а?
Каждое слово давалось с трудом. Она пригладила свободной рукой волосы, “глянула” на таинственного головоруба – благо его местоположение она помнила прекрасно, он же её только что выдернул из тачки. Повела плечами. Надо бы поубавить строгость. Ох, давно ей не приходилось таких разговоров вести. Но в свободное от церковной карьеры время Рене продолжала жить жизнью благородной наследницы Спады, жизнью аристократки, знающей толк в светском общении. Манипулирует она, конечно, криво, но рубящего головы косноязычного мудака должно пронять и такое.
- Но я прошу у тебя помощи. Я же ничего тебе не сделала, - сокрушённо пробормотала она. – Я пришла сюда за помощью. Багровая Церковь – это не отсюда. Это на моей родине. Я же к вам с миром… Мы же оба люди. Так может, начнёшь вести себя как мужчина?
Повернула голову в направлении тачки и стоявшего по соседству “дроу”.
- Или, может, ты начнёшь? Я отплачу. – бессильно всплеснула она руками.
“О да, отплачу. Как бы не поступили сейчас вы двое, я вам отплачу. Придёт мой час и я решу, чего вы заслуживаете – моей милости или ванны в расплавленном железе”

Проклятая тварь!
Крик резанул по ушам как раскаленный нож. Громко слишком громко. Слишком для чувствительного драконьего слуха.
Лук - падает, рассыпаясь кристаллами льда. Руки зажимают уши, глаза зажмурены, а мучительного стона не слышно за воем твари.
В нос ударяет запах водорослей. Крик продолжается, продолжается, продолжается.
Терзает как когти, как лезвия, как иглы.
Темнота под веками, в которой хочется скрыться, светится грязно-зеленым цветом.
Давление на кожу, словно что-то упругое разливается вокруг, холодные прикосновения.
Крик слишком высокий, слишком громкий. 
Сознание плывет.
Крик кажется тише, глуше, но все равно звучит, звучит, звучит.
Реальность тает, позволяя скрыться от него в воспоминании, сне, том, что бывает, когда сознание отступает.
Давление. Холод. Вода. Зеленая. Над головой – круг света.
Озеро. Вода колышется водорослями. Вверху – свет и тепло, внизу – тьма, глубина и холод.
Движение. Мышцы работают. Скорость. Брызги вокруг и мимолетная радуга. И то же озеро, но уже далеко внизу. Зеленовато-серое зеркало, оброненное рассеянной красавицей, в оправе гор.
Небо – чистое, яростное, яркое, синее. Ветер свежий, прохладный, сушит чешую мгновенно.
Горы вокруг – желтые, сухие. Лето. Лишь у воды зелень. Но – здесь высоко, не жарко. И всегда есть озеро.
Взмахи крыльев, запах пыли, трава хрустит под лапами. Нет, обнимает высокие сапоги.
Тишина. Ветер шелестит травами, стрекочут насекомые. Небо – раскаленный синий купол, солнце кажется почти белым. Но ветер – холоден. Пахнет снегом с близких заснеженных вершин.
Запахи – снег, травы, горячий метал, рептилия.
Тишина. Горячие камни, покрытые черным, пушистым, сухим лишайником.
- Ты боишься?
Голос за спиной, знакомый, спокойный. Не нужно оборачиваться, что бы ответить. Не хочется оборачиваться. Горы, озеро, небо, трава и камни. Созерцание превращает этот миг в каплю янтаря – теплую и золотистую.
- Нет. Тревога иссушает силу, убивает разум. Страх лишает могущества.
Еще один звук – мелодичное перестукивание полых бамбуковых и металлических трубочек – музыка ветра. Смех разлит в воздухе, улыбка расцветает на губах.
- Ты потеряешь то, что ценно.
Мир качнулся на мгновение, словно молнией разбитый криком. Мгновение и все  становится прежним. Но теперь в окружающем чувствуется фальшь. Звуки кажутся дерганными, оттенки цветов искажены.
- Не важно. Истинная ценность – не вещи. И не сокровища. Раз потерянное можно вернуть.
Порыв ветра – холодного, острого, свежего. Запах трав – мята и базилик.
- Нет. Важны люди. Их вера. Сейчас опасное время. Ошибок быть не должно.
- Ты знаешь, что делаешь?
- Да. Всегда. Решение принято мной. И мне отвечать за него.
Темнота сгущается, на самом краю зрения. Темнота, отливающая грязным зеленым цветом.
- Твои решения будут стоить другим жизни.
- Я знаю. Я готова ответить и за это.
Запах воды и водорослей.
- Я делаю то, что необходимо для достижения цели.
Запах горелого мяса и чужого страха.
Осознание. Темнота. Глухая, мертвая тишина. Доски палубы под коленями. Невозможность шевельнуться. Ярость.
Видение ушло, оставив после себя странный привкус горного ветра.
Реальность – медленно поднимающееся чудовище, черное  и холодное. Напряженные мышцы. Попытки вырваться. Снова. Снова. Снова.
Ярость и сила рвущиеся из плена.  Но – не магия, не истинный облик. Ожидание, когда можно применить их к тем, кто напал на корабль. Маленький, милый сюрприз.
Тьма и холод. Ожидание. Ситуация должна измениться.
- Ты боишься?
- Нет.

Аш Эф

Несмотря на то, что род деятельности Рене Эскорца не предполагал частого выхода в свет, в нужные моменты прихорашиваться она не чуралась. И умела это делать. Росла ведь, в конце-то концов, в одном из величайших благородных домов страны: любой маленькой леди очень важно уметь в нужный момент приодеться так, чтобы на фоне всех остальных девочек прямо-таки блистать. Особенно – на фоне сестёр.
И даже во время службы иногда приходилось покрутиться часик-другой перед зеркалом. Инквизиторы, как и все остальные добропорядочные граждане, празднуют особые календарные даты и иногда даже устраивают торжественные балы. Аскетизм в число добродетелей Багровой Церкви не входит.
Старых навыков она, к счастью, не растеряла. Эскорца придирчиво оглядела даму в зеркале с головы до ног. Она себе нравилась. Идею сочетания цветов она позаимствовала у жриц-цератеанок, которые одевались в красное с белым, но тона взяла помягче, не такие кричащие. В её наряде доминировала слоновая кость: лайковые перчатки до локтя, блуза с родовым гербом, юбка клиньями со стальными набойками, перекрашенная маска. Поверх этой красоты она надела багровый жилет с высоким воротником; тот же цвет имели чулки, все шнуровки и ленты. Кожаные элементы – ремень, поясную сумку – выбрала тёмно-коричневые. Эльфова кожа, между прочим! Обувь вот была выполнена из буйволовой: она попрочнее. Высокие сапоги доставали ей почти до колена. Из них дразняще высовывался самый верх узорчатых чулков. Кожу Рене слегка умаслила, волосы – пригладила и уложила вьющимися локонами, прибегнув к дорогущему средству, что купила у знакомого аптекаря.
Кто-то приоткрывает дверь.
- Всё готово, Инквизитор, - зовёт бархатный мужской голос.

Рене входит в Омывальню. Она официально именно так и называется, с большой буквы. На то есть множество хороших причин.
Здесь всё задрапировано красным и чёрным. По комнате расставлено несколько мягких, удобных кресел, пуфиков и диванчиков. Кто-то заботливо заранее прикатил для неё тележку с закусками и бутылкой вина. В воздухе стоит лёгкий уксусный запах.
У дальней стены помещения стоит поразительная по своим объёмам закрытая лохань. Рене знает, что она целиком отлита из свинца. Выбор металла – техническая необходимость. Ей неведомо, кто, как и когда этот чан сюда доставил. Она знает, что под этим помещением других нет – там только монолитная каменная глыба с плоским верхом. Падением этого сосуда сквозь пол рисковать нельзя.
А ещё в комнате стоит ванна. Она следует тренду с тяжёлыми металлами и сделана из золота. Или, по крайней мере, покрыта тонким его слоем, тут Эскорца не уверена.
В ванне её ждёт Римон Рок – голый, прикованный ко дну. На его широком, мальчишеском лице играет знакомая нахальная ухмылка.
- Вы очень красивы, инквизитор Эскорца, - язвительно замечает он. – Не знай я вас так хорошо, предположил бы, что у нас с вами тут назначено свидание.
Рене подходит к ванне и смотрит на него сверху вниз. Молча. Потом поднимает руку, расцепляет пряжку ремешка маски, откладывает её в сторону, на сиденье ближайшего стула.
- А может, так оно и есть, - молвит она наконец.
- Так и чего же мне ждать? Присоединитесь ко мне в ванне? Или пустите мне кровь в который уже раз?
Она позволяет себе улыбку.
- Я собираюсь тебя отмыть.
- Ого! – смеётся он. Рене протягивает руку и покровительственным жестом хлопает его по русой шевелюре, после чего идёт к свинцовой лохани.
Она сюда уже приходила, знакомилась с этой штукой и её содержимым, и всё равно нервишки пошаливали. Очень важно сейчас будет не ошибиться. Не оступиться ни разу, не вдохнуть лишний раз, не уронить ничего. Иначе потом хлопот не оберёшься. Возле лохани стоит несколько больших, вложенных друг в друга вёдер; она берёт верхнее, проверяет, насколько свободно движется ручка и насколько плотно сейчас сидят на ней перчатки. Глубоко вдохнув, Рене сдвигает крышку лохани. Та хорошо смазана и почти беззвучно отодвигается в сторону, выпуская облачко белесого пара и прямо-таки оглушающую волну едкого запаха.
- У вас там вино скисшее или что? – любопытствует Рок.
Ведро ныряет в озерцо бесцветной жидкости. Эскорца его выдёргивает, возвращается к золотой ванне и осторожно выливает жидкость на дно сосуда. Стока у ванны нет, так что мгновение спустя Римон сидит в смрадной лужице. Несколько отскочивших от дна капель оседают сначала на его голых бёдрах, но спустя мгновение пропадают.
- Всё чешется, - с удивлением констатирует ведьмак. – Эй, чем ты меня заливаешь, а?
Эскорца стремительно курсирует взад-вперёд между свинцовой и золотой лоханями, вливая в последнюю всё больше гадко пахнущей водички. После каждых трех кругов она меняет ведро на новое. Маска не способна защитить её нос от запаха, зато это делает проказа, из-за которой Рене уже лет пять как дышать нормально не способна. Она, конечно, не питает никаких иллюзий по поводу этой «защиты»: легкие несколько дней будут гореть. Но это ничего. Это того стоит.
Она останавливается спустя двадцать минут, когда уровень влаги достигает Римонова плеча. Практически всё его тело оказывается под водой – только голова всё ещё на воздухе. Тут Рене наконец останавливается; прикрывает обратно свинцовый сосуд и, сопя, присаживается рядом с ванной. Среди припасённых для неё закусок отыскивается бутылочка очищенного спирта; она смачивает ею кусок салфетки, цепляет маску на макушку и промокает себе нос.
- Как ощущения? – спрашивает она между делом.
- Я не понимаю, чего ты пытаешься добиться, - бросает ей Рок. – Мы же уже такое проходили. Что это? Разбавленная царская водка? Ожоги заживут. Я умею терпеть боль, Инквизитор. Гораздо лучше, чем любой человек. Помучать меня не удастся. Придётся сразу убить. Но ты же не хочешь, так? Это скучно. Поэтому мы и в тупике…
- Нет, - качает Рене головой. – Я спросила: как ощущения?
- Чешется всё, болит и немеет. От эликсиров, которые я пью нарочно, бывает хуже.
- Эликсиры… - повторила девушка. – Ты разбираешься в алхимии, так? Ну вот сам и подумай, что мы храним в свинце.
Рок прищурился.
- Да вы же больные, вы что угодно можете в нём хранить. Хотя… - тут он заходится в приступе неуёмного кашля. Притом заражает им и Рене. Ей приходится поскорее запить и заесть раздражение в горле.
Потом она поднимается, возвращается к свинцовой лохани, берёт прислоненную к боку последней крючковатую железку. Опять подходит к своему пленнику. Запускает подобие кочерги в воду, подцепляет руку Рока, вытаскивает на воздух. Конечность распухла и побелела, но в остальном выглядит здоровой.
- Смотри-ка, не отваливается, - улыбается Рене. – Ты её чувствуешь?
Ведьмак мотает головой. В его отвратительных глазах отражается сложный мыслительный процесс. Он думает. Варианты перебирает один за другим.
- Это не может быть стеклоплавка, - озвучивает он наконец.
- Acidum hydrofluoric, -  изрекает Рене, с важным видом поправляя воротник. Она берёт со стола ещё одну салфетку, осторожно протирает руку Рока и немедленно бросает влажный кусок материи в золотую ванну. После чего преспокойно сгибает руку пленника. Ничего необычного – за исключением того, что место сгиба приходится на середину кости, соединяющей запястье с локтем.
Ведьмак смотрит на это с неподдельным ужасом.
- Я слышала, она превращает кости в желе, - улыбается Рене. – Мне было интересно, как твоя регенерация с этим справится. Люди обычно не переживают купания в этой замечательной субстанции, а вот ты, верно, сдюжишь. Только вот как может твоё восстановление вернуть твёрдость костям? Это ведь алхимия. В ней есть законы, которые ты не должен быть в состоянии нарушить.
- Это лечится?.. – задумчиво вопрошает Рок.
- Тебя это не должно волновать. – Рене берётся за пальцы Римона и преспокойно связывает средний и указательный узлом. Они напоминают ей на ощупь сыр-косичку.
- Да ну нет, - неверящим тоном молвит он. - Нет! - и пытается выдернуть бесполезную конечность. Но его мышцы сейчас что мелко порубленный колбасный фарш. Рене, ухмыляясь, сдавила захваченные пальцы в кулаке. Они начали расползаться телесного цвета пеной.
- Вытащи меня отсюда! - потребовал он.
- Я боюсь, уже поздно, - пробормотала Эскорца. - И мне в любом случае слишком уж любопытно, как долго ты протянешь. Несколько дней? Месяц? Может, вечность? Это была бы заслуженная кара за твои грехи, не находишь? Вечность в бесполезном теле?
Она брезгливо отшвырнула руку обратно в лохань. Зашлась в очередном приступе кашля: пары мерзкой дряни начинали серьёзно действовать на нервы. Но это ничего, она отлежится, наестся той белесой дряни, которую Ликтор считает противоядием от содержимого свинцовой лохани. Может, даже расскажет Року о её существовании. Забавы ради. Она, впрочем, в любом случае ему уже не поможет, у него повреждения слишком обширные.
- Я ведь ничего не забыла, ведьмак, - произнесла она с изрядной долей презрения. - Я сразу ведь тебе сказала, что я - миссионер Церкви. Что нанесённые мне оскорбления порочат Шестерых. И я обещала за всё отомстить. Приятно сочетать законное наказание с личным удовольствием.
“Ну чего ты улыбаться-то перестал?..”
- Где твоя самоуверенность, а, Римон Рок? Я помню ведь, как ты в итоге мне попался. Как был уверен, что я ничего тебе не смогу сделать, потому что ты, вон, высокую моральную позицию занял. Ты думаешь, мы редко таких шутов берём? Которые смерти, мол, в лицо плюются, боли не чувствуют, пытки игнорируют?
Она многозначительно фыркнула.
- К вам ко всем есть подход. Посмотрим, как долго ты протянешь безвольной куклой. Посмотрим, выручит ли тебя твоё самозаживление. Может, придётся ещё пару раз тебя окунуть, - кривит Рене губы. Она изо всех сил пыталась до конца сохранить холодное, отстраненное отношение к происходящему, но у неё не получается. Хочется злорадно хохотать. Чтобы успокоиться, она берёт опять в руки кочергу и принимается ей бесцеременно Рока тыкать. Где ни прикоснёшься - повсюду плоть податлива, нигде не чувствуется сопротивления. Он, по всем параметрам, должен быть уже мёртв, но необыкновенные способности организма выручают. Рад ли он этому факту?
Эскорца готова поставить, что нет, не рад.
У Римона Рока в кои-то веки не находится ни остроумного ответа, ни нравоучения. Вещество, которое через тысячи лет назовут фтороводородом, впиталось в его тело, словно в губку. Нервы отмирают один за другим, прощаясь с мозгом резкими сигналами предсмертной агонии; кровь сочится наружу из всех пор; лишённые кальция кости не предоставляют более никакой опоры каркасу из плоти. Алхимическая погибель пожирает тело, а регенерация никак не желает сдавать ни сантиметра линии фронта. И посреди всего этого оказывается напуганный до смерти разум, не понимающий, где в его теле заканчивается живое и начинается мёртвое.

А элегантно-одетая, чистенькая, здоровая Рене сидит и отправляет в рот крекер за крекером, многозначительно ими хрустя. Когда Римон начинает кричать, она прикрывает глаза от удовлетворения. Когда перестаёт - начинает озабоченно его потыкивать кочергой. И фантазирует в ходе всего этого, как вынет из золотой ванны обмякшее резиновое тело да подвесит где-нибудь на виду забавы ради.

Хриплый стон вывел меня из приятного полусна. Я не помнил что именно мне снилось, но даже на языке осталось приятное послевкусие, словно я съел бисквитное пирожное. Я довольно усмехнулся, натягивая серый дублет просто на голое тело, и вновь прислушался. Стон повторился, но теперь я ясно различил просьбу.
"Пить"... Короткое слово, но так сильно меня обрадовало.
Она проснулась.
Полумрак, несколько свечей на столе, пляшущие тени на стенах и большое ложе как центр комнаты и композиции. Нет, не так... Центр композиции - женская фигура. Тускло белеющее обнаженное тело на черном шелке простыней, плавный, манящий изгиб бедра, длинные стройные ноги... На бархатной коже - бисеринки пота, полные губы приоткрыты и я слышу ее дыхание.
Она боится.
Я подхожу ближе, нежно проводя самыми кончиками пальцев по ее запястьям, по руке, вниз к дерзко вздымающимся полукружиям груди, к маленьким вишенкам сосков.
Она вздрогнула, широко распахивая свои невероятного цвета глаза и вскрикнула. Я заглушил этот возглас долгим поцелуем, жадно стискивая ладонью полушарие груди, ощущая как мгновенно напрягается заветная вишенка, твердеет под моими пальцами.
Она укусила меня.
Больно, до крови. Я почувствовал ее металлический привкус во рту, слизнул с губы и рассмеялся.
Вода в высоком кувшине, фрукты в широкой вазе, два бокала, но всегда нужен лишь один. Я налил воды, поднёс бокал к ее губам, нежно придерживая голову. Тяжелый шелк волос заструился по моему предплечью, защекотал.
Сколько раз я играл ее волосами, ловил локоны пальцами, накручивал их на свои ладони, заплетал ей косы.
У нее красивые волосы.
Она допила и попросила еще. Я качаю головой. Нет.
Пришла очередь фруктов. Сегодня она не плюется, а покорно глотает ягоды винограда и кусочки манго. Сок стекает по ее подбородку, я слизываю его с ее шеи.
Пришло время поиграть.
Она ругается.
Как сапожник, обзывая меня такими словами, о существовании которых я даже не знаю. Видимо, они весьма обидны в ее мире. Мне не обидно. И не смешно. Я их просто не слушаю, я слушаю ее голос.
Она просит развязать ее.
Она вновь обещает быть послушной, но я больше не верю.
Синяки на ребрах только сошли, скула только зажила, рука - срослась. Спасибо регенерации. Я не желаю терять ни дня, ни часа, ни минуты.

Жаль, что она их не ценит так, как я.
Пыльный тракт, пыльный старик, пыльные пузырьки на пыльной дерюге. Обещание наслаждения. И он не обманул.
Зелье лучше опиума, лучше того курева, что дарило забытьё. Намного лучше. Сейчас голова моя ясна, мысли не путаются и я точно знаю чего хочу.
Я хочу еще зелья, но намного больше я хочу обладать нею.
Она умна.
Она мне верила.
Но, ее доверчивость сейчас сыграла с ней злую шутку.
Она хотела помочь.
Но зачем?!
Она говорила, что я должен "завязать" с этим.
С чем, желанная моя?!
С тем, что освободило меня, дало мне возможность дышать полной грудью, дало волю моим желаниям?!
А желал я много.
Оковы совести, стыда, морали спали. Я понял, что убивать легко, что воровство будоражит кровь, что люди вокруг - какаха...
Я ощутил себя всемогущим.
Я понял, что могу обладать ею.
Я погладил крепкие узлы веревок на ее руках, поцеловал ее запястья. Я целовал ее щиколотки, ощущая как она бъется в попытках освободиться.
Это разжигало мое желание еще сильнее.
Она кричала, что я - мразь, что от моих ласк ей хочеться блевать.
Она не делала этого.
Я знал, что очень скоро она привыкнет, она полюбит эти игры, ответит на мой поцелуй, сама попросит меня взять ее вновь и не останавливаться.
Немного грязи в чистоту любви.
Для остроты, для желания, для высшего наслаждения.
Время для игры.
Я наг, я чист, я готов принять ее тело, ее душу.
Мои губы скользят по ее телу, жадно выпивая ее, ощущая ее вкус, ее аромат.
Ее бедра крепко сжаты, она говорит о своем нежелании, молит меня прекратить.
Я ломаю ее сопротивление, наслаждаясь близостью наших тел.
Немного грубо, ей больно...
Но... Как можно прекращать это?!
Как можно прекратить любить тебя?!
Ты слишком долго дразнила меня своей недоступностью, холодностью, красотой... Но, я поймал тебя в свои силки, обезвредил, приручил...
Ты станешь ласковой, ты поймёшь, что я - лучшее, что может быть в твоей жизни.
Твои глаза выдают твой страх, но я знаю, что увижу в них любовь.
Все преграды сломлены, все мешающие уничтожены.
Ты в моей власти, фея.
Поиграем, Исиль?..

Когда в твоей власти тот, кто быть не должен, что делать?
Он так похож, хоть кошка его и не знает, но ярость бушует в ее душе, и это не остановить. Тело привязано крепко к алтарному камню. Бриза танцует вокруг него, кружится, словно в припадке, словно все свершилось давным давно. Она здесь с ним наедине, она безумнее звезд и легенд, безумнее вселенной, самого этого проклятого мира! Шаг, другой, блеск ритуального кинжала в свете свечи.
Плавные движения, почти ласковые, причиняют боль. Лезвие медленно скользит по полуобнаженному телу, оставляя кровавую дорожку.
- Арчер, Арчер, Арчер, - мурлычет Бриза, балансируя на самых кончиках пальцев, приподнимаясь на цыпочки, скользя, переступая. Движения на грани пошлости, а в ее руках орудие, инструмент, с помощью которого она затеяла свою игру.
- Какой красивый мальчик,  - в словах ее мед и патока, а глаза холодны, - тебе так не повезло быть слишком похожим, быть его тенью.
Безумие заразительно, знаете ли. Вот, тебе кажется, что ты здоров, а в следующее мгновение ты тратишь свое время на этот алтарь и мужчину. Мальчик красив. Она его не знает. Не довелось познакомиться. Но в своей мании, в своей сумасшедшей агонии Бриза видит его тень. Его красные глаза.
Не отделяя страдание от наслаждения, она ласкает пальцами его раны, запускает их в окровавленный надрез, блуждает там в поисках смысла.
- Он придет же за тобой, - шепчет, словно на брачном ложе, прижимается губами к самому уху, а другая рука с кинжалом впивается в его бок, продавливает кожу, разрывает сосуды. Это его не убьет, но заставит страдать. Очень сильно страдать! Она хочет этих мук, этой безумной агонии, потому что не видит разницы. Давно не видит.
Ее тело дрожит от предвкушения, она чувственна и жестока.
- Прости меня, малыш, но так надо, - зачем? Почему? Она не ответит, чертя кровавые узоры на его груди.
Кошка отстраняется с совершенно безумной, дьявольской улыбкой, обнажая зубы, прищурив глаза.
- Ты такой красивый и такой его, - усмехается, а затем, закинув голову назад, хохочет, в приступе истерии. Заливается смехом, откладывая лезвие и беря в руки металлический упругий прут. Взмах и на теле мужчины, прикованном к вертикальной плите с желобами, остается тонкая нить, из которой сочится кровь, стекает по торсу к штанам, изодранным в клочья.
- Я ничего не могла поделать, - оправдывается Бриза, голос словно доносится из глухой комнаты. С придыханием, затаенной страстью. К кому она? К мужчине, что прикован? К его наставнику, что исчез? Или все же к боли? Она лепит новое творение, так, как когда-то слепили ее, проведя через адские страдания. Она создаст лучшую версию человека, она извратит того, кому покровительствует ее одержимость. Глаза в глаза. Бриза в них всматривается, ищет кого-то, потому что видит другие. Слушает речи, жалеет даже.
После экзекуции лечит его, зашивает кривой костяной иглой раны, прикасается губами к шрамам. Обрабатывает зельем. Она слушает его слова, наслаждаясь музыкой его голоса, рассказывает ему о перерождении, о той, кем она стала после дней рабства.
- Ты скоро меня поймешь, малыш, - произносит, выдыхая ему это в лицо, - если выдержишь, ты станешь другим.
Бриза снова танцует, снова режет и бьет. Она придумала новую игру – плеть со стальными наконечниками так приятно легла в ее руки тяжестью и силой. Взмах и наконец-то стон, глухой, слабый. Он держится лучше чем кто-либо. Молодец, мальчик. Из него может получиться что-то прекрасное. Словно цветок, который она растит. Нежно, любя.
Кошка отходит от обессиленного тела, в глазах ее боль. Ей невыносимо смотреть сейчас как он слаб. Она это исправит. На губах легкая улыбка – он действительно сможет, Бриза довольна. Уже столько дней, а он жив. Держится.
Сначала были оскорбления, неверие, но не страх. Мужчина силен, мужчина понимает законы жизни. Что же изменилось сейчас? Тело его ослабело под пытками, но Бриза умеет ждать. Умеет приручать. И когда красноглазый придет за своим добром, он увидит совсем иное. Она добьется того, что только ее имя будет слетать с уст юноши.
Не в силах совладать с собой, опустив плеть, она приближается к прикованному, как мантру повторяя:
- Ничего, мой милый Арчер, ты привыкнешь… - ластится, ведет носом, словно обнюхивает. Интересно, ее прикосновения так же обжигают как и плеть? Ее слова столь же ядовиты, как и та отрава, которую она периодически лила на раны, разъедая и обнажая их? Никогда еще мужчина не был так прекрасен – беззащитный, но не сломленный. Кошка ему даже поет ночами, поднося флягу с водой, давая ласку и надежду. Он привыкнет к ее заботе, ведь иной больше не увидит.
Глаза его полны злобы и холода, а Бриза не в силах этого терпеть впивается рукой ему в лицо, поднимает голову, заглядывает с яростью в глаза:
- Ты сломаешься, - шипит она, в полной безоговорочной и порочной злобе, - ты полностью сломаешься, и когда он увидит тебя, я буду по-настоящему счастлива!
Она хохочет в своей ярости, она впивается зубами в его губы, оставляя кровавый след, она пьет его кровь, словно в поцелуе.
- Он никогда больше тебя не получит!
Видно, насколько она безумна, насколько не в силах оценить реальность. Бьет наотмашь по лицу тыльной стороной ладони, в бессилие орет, не веря, что ее пленник все еще способен сопротивляться. Хватает нож и режет, кромсает, рассекает кожу на его груди.
Затем резко успокаивается, отстраняется понимая, что нужно идти за лечебным зельем, иначе все окажется бесполезным. А может не стоит? Раз он такой терпеливый… Нет, глупости. Она добьется своего, а значит надо лечить.
- Прости малыш, - горько усмехается в итоге кошка, прикрыв устало глаза, - ничего личного.
За нею закрывается проход, когда она мягкой соблазнительной походкой уходит прочь, оставляя полуживое тело на алтаре, с которого все быстрее начинает бежать алая жидкость, падая в пропасть. Навсегда.

И ведь знала, знала! Знала! Знала она, что получится! Не напрямую - так через эдак. Не перещемит гордыню ему уход в темноту маленькой девчонки покуда сам трясется - так, стало быть, таков окажется ужас перед тоннелем, что этот же страх и подхлестнет бодрее ножками вперед перебирать. А потому едва заслышав за спиной шаги Калипсо и панику его, и речи - ажно оскалилась самодовольно: смогла! Сумела же, ну?!! Хоть что-то, хоть в жалонькой мелочи у нее получилось в этом, клять его, мире, да во всем еще паскудье, в кое они влипли.
Звериная улыбочка, однако, недолго протянула. Шаг, шаг, и еще один, и... Сарра ничего не отвечала на посулы над затылком, и от руки его не уходила - но вот на очередном из-под ног ушел куда-то самый пол. А рассмотреть, куда, в кромешной темени, что потеряла с уходом голубого камня в потолок последний намек на хоть какую-то видимость без специальных волшебных прибамбасов, - не умела. Коротко взвизгнув от неожиданности, Сарра вцепилась Калипсо в руку. Пыталась так удержаться, утягивая его на деле за собой. Несильное падение на зад - и еще один растерянный:
- ой-ккх!.. - и понесло.
Ни разу в жизни она прежде на горки не ходила. То поначалу мала была, не пускали, а после - то приличной девке на гуляниях не место. Так что с непривычки, от новизны аж захватило дух! Насилу, вывалившись на песок, припомнила скорее откатиться, чтобы не получить за нею следом летящим калипсовым туловищем по голове.
Паренек, впрочем, долго на песке тоже на одном месте не задержался - подскочил, ругаясь в голос. Сарра же, переворачиваясь с неуклюжих четверенек на тылы, с него только беззвучно, глазами одними, посмеивалась - до тех пор пока сама не подняла эти глаза да не уткнулась ими в сердитую, так же не шибко-то грациозно затормозившую когтистыми ногами растопыренными вперед...
- Рамота?!
...и не понять, то ли рада была Сарра больше, то ли удивлена. Но уж не узнать это чудище дураковатое, шкодливое тряпкожрущее - надо постараться. А где Рамота - там, чай, и Сильварка? - "Два ж сапога - пара."
- Осторожно!
Девочка торопливо, потянувшись вперед, ухватилась Калипсо за руку, за пальцы, дергая в сторону, чтобы не попал, увлеченный словами, здоровенной черной зверюге под коготь ненароком. Ткнула ему, не поднимаясь с песка, пальцем в ту же сторону, куда глазела ведьмина кобыла - на последние мгновения знакомой девичьей фигурки, что показательно крошили перед злобно орущей толпой.
Увы, первая надежда обнаружить хозяйку рядом со зверьём, пошла в тот же момент таким же точно прахом, каким рассыпалась Силь. Однако, отчаиваться было, ей всё казалось, - рано.
Сарра, отряхиваясь да поднимаясь, опять резковатым жестом обернулась к Рамоте, перехватив краем взгляда недобрый клац не по-лошадиному острых зубищ и напряжение когтей.
- Рамооота,.. - "Ох. Да у меня же рожа не своя! Она меня, наверное, совсем теперь не узнаёт, скотина-т бестолковая..." - сокрушенно мелькнуло в голове меж делом, хотя язык уже молол, словно к разумной, обращаясь прямо к чудаковатой кобылке, - А ты, Рамота, пойдешь со мною Сильвару выручать?.. - "Пытаться." - уже далеко не так задорно добавила девочка мысленно, но вслух не повторила - от греха подальше. А вместо этого кивнула и лошади, и Калипсо заодно, на постамент уже совершенной публичной казни, да произнесла неторопливо так, вдумчиво:
- Нам бы ее собрать теперь. То всё, что осталось - и из города вон.
Дернула головой на новый шум и глухой удар еще одного тела, упавшего из той же самой дырки в стене: опа! Вторая парочка понеслась. Куда бы их сплавить? Пока поросенок себя еще каким-нибудь павлином птичкой певчей не вообразил, притянув на бедовые головы внимание со всей площади. Хотя, с другой стороны, гурьбой по этому городу ходить, вроде, безопаснее...
- А ничего хорошего. - не слишком приветливо она все-таки ответила, тяжело вздохнула и накинула на голову поглубже капюшон. Лезть в толпу, сверкая без него мишиным лицом - так себе идейка.