Жертвоприношение

Мы с Торвальдом бежим чуть ли не в обнимку. От усталости подкашиваются ноги. Голову мутит от насытивших воздух запахов дыма, пепла и крови. За вздымающимися, кажется, до небес языками пламени не видно ни наших людей, ни скрелингов, ни знамён, ни даже драккаров…и только смешавшиеся в какофонию безумные вопли боли и звон металла напоминают о том, что мы тут не одни, и весь этот ужас всё ещё продолжается.
Они пришли ранним утром – вымазанные боевой раскраской, с перьями в густых чёрных волосах, с птичьими криками и наточенными копьями. Мы насмехались над их неспособностью выковать хороший топор или меч, но, оказывается, смазанный ядом наконечник стрелы или копья убивает ничуть не хуже – надо только знать, куда бить. А уж это они знают.
Они пришли и принесли в первое поселение нашего народа в Винланде огонь. И теперь этот огонь гонит нас к нашим верным драккарам в слепой надежде на то, что их ещё не успели сжечь.
Торвальд кричит; из его лодыжки вырастает вдруг дрожащая чёрнооперённая стрела. Он падает, увлекая меня за собой. Краем глаза замечаю, как из пламени справа выступает краснокожая рослая фигура; скрелинг отбрасывает в сторону лук и бежит к нам с копьём наперевес. Я откатываюсь в сторону, пытаюсь нашарить на поясе нож. Налётчик игнорирует меня; тем редким женщинам, что отважились пуститься в путешествие с Торвальдом, наверняка уготована невесёлая доля рабынь. Он встаёт над моим возлюбленным, заносит копьё…и время замедляет свой ход. Я так и вижу, как могучий Торвальд рывком поднимается с земли, перехватывает оружие противника, или же использует его как опору, чтобы подняться. Мне хочется верить, что так оно и будет, что Один вдохнёт свою ярость и свою силу в жилы сына Эрика Рыжего. И в моих глазах это почти происходит.
Но иллюзия рассеивается: Торвальд вздымает руки, напуганный и беспомощный, из глаз его льются слёзы, а губы искривляются в бесполезном вопле о помощи. Секундой позже копьё скрелинга пробивает его трусливый рот, и тогда во мне что-то разрывается, разбивается; я молнией вскакиваю на ноги, налетаю на врага, опрокидываю его наземь и долго, с чувством бью головой о первый попавшийся камень. Я что-то кричу. Я плачу. Я смеюсь. Он испускает последний дух, и я, смертельно усталая, возвращаюсь к Торвальду. Копьё, пригвоздившее его голову к земле, так и торчит прямо вверх, и есть в этом что-то слегка непристойное. У меня не хватает сил, чтобы его выдернуть. Зато хотя бы стрелу из его ноги я достаю. Устраиваюсь на земле рядом со своим вождём, своим возлюбленным, глажу его русую шевелюру и смотрю вместе с ним в задымленные небеса. И глаза у нас, наверное, одинаково невидящие.
Через целую вечность нас там находят выжившие соратники, которым удалось-таки отбить атаку скрелингов. Когда Торвальда сжигают, все они дружно поют о великом герое, который теперь, несомненно, пирует в Вальхалле. Но в Вальхаллу валькирии забирают героев – а я помню трусость, которую перед лицом смерти проявил Торвальд. Я знаю: он теперь томится в плену Хель.

***

Я думала, мне никогда не придётся повидать Винланд вновь – но вот прошло десять лет, и я снова в этих землях, совсем чуть-чуть южнее тех мест, где погиб Торвальд. Его неудача не остановила мой народ от новых попыток: сначала Гудрид, невестка Эрика Рыжего, плавала сюда торговать, и вернулась живой, а теперь вот Фрейдис Эриксон, сестра Торвальда, решила пойти дальше. Уже год прошёл с тех пор, как она впервые ступила на скалистый берег Винланда, и азарта в ней с тех пор прилично поубавилось. Уж не знаю, в чём дело: может, во Фрейдис просто недостаточно харизмы, а может, ей не благоволят её боги. Как не благоволили они Торвальду. Потому что он оказался трусом? Или трусом он стал, уже лишившись их поддержки? Я на удивление много времени стала проводить за подобными размышлениями. Мне не нравятся обе версии. Я не хочу верить, что я любила – и, как ни печально, всё ещё люблю – труса.
Наше поселение обнесено частоколом, в частоколе сделаны высокие, красивые ворота, и на воротах вырезан лик Хеймдалля. И две недели назад по утрам в этих воротах стали находить стрелы скрелингов. Первые торчали у самого их подножия, а сейчас они подбираются уже вплотную к изображению Златозубого. Нет никаких сомнений, что терпение винландских аборигенов иссякает. Я их прекрасно понимаю. Моё иссякло давным-давно – хотя по другим причинам.
- Придётся уходить, - цедит Фрейдис, глядя на очередную стрелу. Мы – то есть сама Эриксон, я, Дан, Хальфдан, Сигурд и Рагнар, - стоим с внешней стороны частокола и рассматриваем испещренные следами от стрел створки.
- Уходить, - вторю я, прекрасно слыша, что мой голос похож на воронье карканье. – Это ведь оскорбление, Фрейдис. За такое надо платить.
- Я не развяжу войну. – заявляет она категорично.
- Войну уже развязали скрелинги, - говорю, подходя к воротам. Выдёргиваю стрелу. Демонстрирую её Эриксон. – Мы пришли к ним с миром, а они над нами насмехаются. У нас несколько сотен людей, каждый из которых стоит десятка скрелингов, и если мы захотим – мы возьмём своё.
- Нет в Винланде ничего “нашего”. – гнёт свою линию Фрейдис.
- Есть. Кости и кровь тех, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы ты могла сюда приплыть и продолжить их дело. Во славу своих богов и на благо своих потомков.
Дочь Эрика Рыжего бросает на меня очень долгий, внимательный взгляд, поджимает недовольно губы; потом, пожав плечами, поворачивается к Хальфдану.
- Отправляйся к скрелингскому вождю, друг мой. Верни ему его стрелу и скажи, что мы отчаливаем. Трагедии, подобной той, что произошла с моим братом, не повторится. Если наш народ и захочет взять себе Винланд, то пусть этим занимается кто-то другой.
У неё ещё достаточно сохранилось авторитета, чтобы её слова пока что считали за мудрость, а не трусость. Да и жрец наш, Балунг, вторит каждому её слову. Хальфдан – умудрённый годами, спокойный мужчина – берёт стрелу, кивает и отправляется собираться в свой недолгий поход.

Его тело находят разведчики уже ближе к вечеру: они приносят его на самодельных носилках, опускают посреди центральной площади поселения. Собирается толпа. Брат Хальфдана, Рагнар, в ярости мечется из стороны в сторону, размахивая своим огромным топором и выкрикивая что-то бессвязное. Он сейчас похож на легендарных берсерков: массивный, полуголый, рыжий, рвущий на себе волосы от горя и готовый убивать, не зная ни устали, ни совести. Отличный символ.
Я выступаю из толпы, покашливаю, потом кричу, привлекая к себе внимание. Они знают, кто такая Рехста, они знают, что она в Винланде не в первый раз. Я демонстративно смотрю в мёртвые глаза Хальфдана. Провожу рукой по заляпанным кровью волосам.
- Скрелинги опять пролили нашу кровь, - каркаю я хрипло. – Десять лет назад они убили Торвальда Эриксона и большую часть его дружины. Я была там…
Сквозь толпу пробивается Фрейдис. На её лице – занимательно глупое выражение полной растерянности. Она смотрит на тело Хальфдана с приоткрытым ртом, потом прочищает горло, пытается меня перебить – но её спокойный, размеренный, чёткий голос не в силах совладать с рёвом окруживших тело Хальфдана людей. Я даже не знаю, слышно ли им меня. Наверное, да, потому что избирательный человеческий слух имеет свойство выцеплять из шума то, что хочет услышать.
А потому я продолжаю.
- Я была там! Я билась за Торвальда! И я надеялась, как и все вы, что его сестра не даст памяти о нём кануть в Лету и не окажется мягкотелой, податливой торгашкой вроде Гудрид! Но вот сегодня она приказала нам собирать вещи, оснащать драккары для пути домой, драпать, поджав хвосты, пока скрелинги не пришли сюда и не перестреляли нас, как крыс! Но я не побегу. Я – норманн, как и все вы, и Хальфдан был норманном, и я хочу, чтобы скрелинги заплатили за его кровь и за свою наглость! Мы – норманны, мы пришли в Винланд и Винланд станет нашим, во имя Одина! За Торвальда Эриксона!
Сколько ничего не значащих слов! Но они делают своё дело: мои заведённые соратники гурьбой устремляются собираться в бой. Фрейдис чуть с ног не сбивают: дочь Эрика Рыжего, потеряв всякую надежду проконтролировать ситуацию, тушуется и прячется в своём шатре, пока гнев толпы не обрушился на неё.

***

Наше безумие неукротимо, наша жажда крови – ненасытна: девятым валом проносимся мы по ближайшим поселениям скрелингов, топя жалкие хижины в крови и не оставляя в живых ни женщин, не детей. А потом схватки начинают даваться со всё большим трудом, всё больше съезжается раскрашенных краснокожих со всех окрестностей, и потихоньку Рагнар, Дан, Сигурд и прочие начинают понимать, что Винланд ими прямо-таки кишит, и у нашего маленького похода с самого начала не было шансов эти земли удержать. Но мы не отступаем. С именами Асов на устах мои сородичи бросаются во всё новые безнадёжные схватки и умирают – отрядами, дюжинами, поодиночке. Я и сама не сторонюсь схватки. Я вспоминаю напуганный лик Торвальда, вспоминаю, как исказились его черты, когда он осознал, что умирает трусом, и заставляю сделать себя ещё один шаг и ещё один удар. Звуки боя служат музыкой для моих ушей: я напоминаю себе каждый раз о том, что наш мстительный поход богоугоден. Что наши братья и сёстра смотрят на нас из Вальхаллы и приветствуют каждого, кого благородные валькирии поднимают на небеса Асгарда.
Но ряды наши редеют, и на седьмой день я понимаю вдруг, что осталась совсем одна. Может, где-то ещё и есть живые – готова поклясться, что слышала голос Сигурда каких-то пять минут назад! – но я с ними разминулась. У меня страшно болят сбитые в кровь ноги. Я останавливаюсь у весело журчащего ручейка. У воды розоватый окрас и солёный привкус.
Скрестив ноги, усаживаюсь близ ручейка, исследую свои раны. Одна – рубленая, на голове, мне совсем не нравится. Она болит. Я чувствую, как под пальцами, хлюпая, ползает туда-сюда лоскут кожи.
Сбоку раздаётся стон. Под высоким, незнакомым мне деревом обнаруживается Рагнар. Каким чудом он сюда дополз и когда – мне неясно. Я улыбаюсь ему, понимая, что он уже не жилец – количество крови на траве сомнений не оставляет.
- Знаешь, это же я всадила стрелу в морду твоему брату, - признаюсь я Рагнару. – Другого варианта заставить вас собрать в кулак своё достоинство и пойти на скрелингов боем уже просто не было. Я его окликнула. Он видел, кто в него стрелял.
Лицо Рагнара бледнеет – надо же, я не думала, что там ещё оставалась способная отхлынуть кровь.
- Но теперь мы покрыли себя славой и все вместе попадём в правильное место на небесах. Не уйдём отсюда трусами. Oтомстим за Торвальда. Ты знаешь, что он перед смертью обделался? Ты знаешь, как сильно он боялся, берсерк? Он боялся так сильно, что его забрала Хель, я почти видела её сине-белую морду над его трупом, она вдыхала его дух… Но мы не пойдём за ним. Почтили его память – и хватит с него.
- Бояться не стыдно, глупая ты дрянь, - рычит Рагнар. – Любой боится смерти. Торвальд смотрел на нас, дураков, из Вальхаллы, и пировал с самим Одином, и беспокоился о своей сестре.
- Я смерти не боюсь, - возражаю, пожав плечами.
- Это потому что ты и есть сама смерть, а мы не поняли, - хрипит он на последнем издыхании. – Ты – посланница Хель. Её грязная, жалкая, гадкая жрица. Мы не захватили Винланд, мы не порадовали наших богов, не отомстили за Хальфдана… - его рука сжимается на рукояти топора, но встать он уже не может. – Мы просто порадовали Хель. Но, слава богу, я сражался не за неё, и потому, может, удостоюсь хотя бы Фолькванга. А вот когда эта гнойная язва на твоей башке доконает тебя, Рехста, будь уверена, Хель за тобой явится. За тобой. И только за тобой.
Я поднимаюсь, нетвёрдым шагом приближаюсь к Рагнару, без лишних слов вонзаю меч ему в живот. Не уверена, что успела убить его до того, как он сам испустил дух. И не останавливаюсь. Бью ещё раз. Ещё. Продолжаю, покуда сквозь дыры в животе не начинают вываливаться кишки.
Но измывательства над трупом не способны отменить сокрушающей правоты его последних слов. Измотавшись вконец, усаживаюсь рядом с Рагнаром и жду собственного конца. Со страхом, как и Торвальд.
Я всё запоздало понимаю и оттого начинаю реветь, как девчонка.
Вальхалла уготована героям. А из всех норманнов, погибших в Винланде, только одна женщина такого звания недостойна. Та, что устроила величайшее в истории наших сюда походов побоище. Величайшее – и абсолютно бессмысленное. Мне не суждено обрести вечную славу, как не суждено вновь повидаться с Торвальдом. В тьму Хельхайма я заслуженно отправляюсь одна.

Стемнело быстро, как это обычно бывало в приморских городах, где граница между вечером и ночью тонка, словно ледяная корка на октябрьской луже. Луны еще не было видно, да и небо было припорошено ватными облаками, едва скрывающими яркие звезды. В домах горели огни – мало кто из знати ложился спать рано, предпочитая вечерние приемы и позднюю похмельную побудку. Полынная усадьба в этом плане была тихим исключением, располагаясь немного в стороне от стоящих впритык друг к другу пригородных участков, и терялась в тени лесной полосы.
Стоило от нее отдалиться, как едва слышное пение пропало, затерявшись в шуме усадеб, по крышам которых скользили тени. Они были похожи и причудливые флюгера, другие казались рыскающими кошками, охотящимися за мотыльками, в третьих угадывались очертания ночных птиц и летучих тварей. Ночная жизнь кипела, создавая настоящую суматоху.
Высоко в небесах кружила птица: продолговатое тело словно скользило по воздуху, извиваясь в его потоках, и часто, держа баланс, взмахивая крыльями. Птица заложила крутой вираж, сделав круг в небе, и вновь возвращаясь в высоту, еще не решив спускаться ей на землю или повременить, словно ожидая чего-то.
Очередной порыв ветра пах морем. А еще в нем вновь появились отголоски песни неизвестного. Трудно было различить слова или язык. Казалось, песня была чем-то стихийным, глухим как море и плавным как его волна. Она гипнотизировала, очаровывала и вместе с тем прерывалась, едва затихал морской ветер.
Наконец, птица решилась. Сложив крылья, она, ястребом рухнула вниз, хищно выставив для захвата когтистые лапы. Чем ближе она приближалась к земле, тем нелепей выглядела она – то что казалось продолговатым телом птицы, было змеиным телом, покрытым темно-зеленой мелкой чешуей, в районе тупоносой головы гадюки, переходившей в перья. Четыре конечности – задние орлиные когти, и передние – короткие пернатые крылья, странным образом удерживающие всю ее полутораметровую тушу в воздухе. «Птица», целясь в фейри, открыла пасть, показав два игольчато-острых змеиных клыка на верхнем небе: она предвкушала добычу, и для возможности решила подстраховаться – ухватить фею ястребиными когтями или насадить на змеиные клыки.

Предположение Кая о какой-то отраве выглядело разумным. Хрису так же не нравился гнилой, смешанный с алкоголем запах, однако тревогу он не вызывал, в отличие от той же часовни на улице. К тому же он добрался до заветного тепла и не собирался расставаться с ним вот так вот запросто, променяв его из-за какого-то противного запаха. Тем более им ведь выдали мыло, и теперь сдирая шершавой губкой с себя налет болот и подземелий тифлинг чувствовал себя настоящим счастливчиком. Когда он заработает достаточно денег и у него появится мысль где-нибудь остепениться и открыть свое дело, то рядом с кузней он непременно построит баню. Или вложится в банный комплекс, если подыщет себе квартиру в одном из городов.
Под конец мытья вода в тазу едва ли не чернела и он вылил ее вслед за Ёш, закончившей свои банные процедуры, и плескающей одежду. Мелкая и вправду напоминала полурослика, если бы не хвост и уши. Таких существ Хрис ранее не встречал, на досуге решив поинтересоваться откуда она взялась. Однако, едва она скрылась за дверью, он, наскоро высушившись, подобрал себе рубашку и брюки, взамен своим обноскам. Светлая рубашка с воротом, в отличие от крестьянской была на посеребрённых пуговицах, и чуть жала в плечах. По идее ее концы заправлялись в брюки, а поверх надевался жилет, который Раан с презрением проигнорировал – только стеснит движения. Брюки оказались впору, словно шились на его рост, однако с хвостом вышла заминка. Под рукой не было ничего подходящего, чтобы сделать разрез для хвоста. Свой нелепый тесак он оставил у стражи в порту, однако в закромах перекладывающей вещи шеры он приметил нож.
В это же время из дома вернулся мальчишка, смывшийся после ухода девицы. Пролепетав невнятно об ужине, накрытом в столовой, он, опять смысля, боясь остаться наедине с ночными гостями. Это была еще одна отличная новость за вечер.
Кое-как скрепив брюки ремнем ниже линии хвоста, Хрис вышел на улицу к спутникам, по дороге едва не навернувшись – ноги запутались в непривычных восточных тапках. В результате один тапок, пролетев в купальню застрял в сливе, перекрыв отвратительный запах вылитого зелья. Может оно и к лучшему. Его пару Хрис оставил на пороге.
- Кто тут голодный? Нас обедать зовут! – куда более торжественно объявил он спутникам, хотя застал только Ёш. Но по плеску воды Кай был где-то рядом с постройками, поэтому повторять весть каждому персонально он не стал.
- Ёш. – он впервые обратился к шере по имени, словно пробуя неизвестное слово на язык, и слегка растягивая конец в шипящем звуке. «Ушастая» ему больше нравилось, но скорее всего к контексте последующей просьбы будет выглядеть верхом наглости. – Ты не одолжишь мне нож? Проблема с хвостом знаешь ли. – объяснил он, поддерживая ремень с брюками.
После жара парной, на улице, разгоряченный купанием, он был окутан паром, словно и вправду какой-то выходец из пекла. С тайным злорадством он подумал, что было бы не плохо, появись сейчас мальчишка. – если он и произвел на него негативное впечатление, так зачем же останавливаться на достигнутом? Ухмыльнувшись мысли, Хрис украдкой поглядывал по сторонам, приметив высоко в небе странную птицу. Сощурился, пытаясь понять, что это могло бы быть. И в тот момент «птица» рухнула вниз, начав охоту.

Нить судьбы

Клац.
Рехсту разбудил страшный, оглушительно громкий металлический скрип – будто кто-то пытался открыть давно заржавевшие крепостные ворота. Цералинка очнулась ото сна, туповато замычала спросонья. Осознала вдруг, что лежит почему-то кверху брюхом: человеческий позвоночник стонал от нагрузки в неудобном положении, хитиновые гребни ломило. Арахнотавр яростно задрыгала ногами, совсем как самый натуральный паук…
Клац! – раздаётся вновь, и на сей раз вместе со звуком приходит боль. Внутренняя. Кажется, будто между двумя сердцами Рехсты натянули новый кровеносный сосуд, центральный, важный, тугой, и сейчас этот сосуд грозил отчего-то порваться. Цералинка завизжала и забилась в выворачивающей наизнанку агонии. Язык прикусила. Дёрнулась в особо резвой попытке принять более естественное положение, и на сей раз получилось – арахнотавр грузно перевернулась сначала на бок, придавив себе ноги, а потом и на брюхо. Схватившись руками за сердце, цералинка кое-как поднялась на все восемь ног. Её глаза отчаянно бегали в попытке разглядеть сквозь алый туман боли хоть какое-то объяснение происходящему.

Оливеру снился красочный кошмар про сидящую под кроватью ведьму. Злющая старуха то и дело пыталась достать его когтистой лапищей, и ему приходилось прятаться от загребущей конечности под толстое пуховое одеяло. В какой-то момент в комнату зашла мама, и он ей нажаловался на незваную гостью под кроватью, но, стоило матери проверить, как ведьмы и след простыл. И так несколько раз. Хороший, на самом деле, сон – у него там и кровать, и мама, и родные игрушки в углу, а бабку можно и вытерпеть. Не то что Рехсту и, особенно, К’Шарра!
Когда кошмар закончился, мальчишке стало настолько грустно, что он проснулся.
Его глаза немедленно округлились, будто чайные тарелки. Дело было в Рехсте. Цералинка сидела боком к нему возле ближайшего куста. Она натянула между особо толстыми ветками блестящую верёвку и сейчас пыталась её перегрызть. С закрытыми глазами. Брызжа слюной, она раз за разом цепляла верёвку челюстями и страшно выгибала спину и шею в попытках разорвать. Это было бы смешно, но что-то в безмятежности черт её лица и резкости движений заставило душу Бернбурга-Хойма уйти в пятки. Паучиха, конечно, сама по себе жуткая, но это…это совсем ни в какие рамки не укладывалось!
Оливер скрепя сердце повернулся на другой бок, вытянул руку и толкнул в спину К’Шарра. Каджит недовольно фыркнул и пробормотал что-то очень грубое. Оливер ткнул его ещё раз. На сей раз котолюд соизволил поднять голову; его глаза ярко блеснули в ночной темноте.
- Ещё р-р-раз ты каджита ткнёшь…
- Посмотри! Что с ней такое? – махнул Оливер рукой в направлении цералинки. Каджит проследил направление его взгляда и чертыхнулся. Встал. Зашагал к арахнотавру. С лёгкой опаской.
- Эй, дур-р-рёха, ты в своём уме?
Рехста не отреагировала. Каджит пошевелил её узкое плечо. Ноль внимания.
- Надеюсь, это не зар-р-разно, - выдал хвостатый нарочито безразличным тоном. – Сейчас мы ляжем спать, утр-р-ром пр-р-роснёмся, и всё будет в пор-р-рядке. – он развернулся на пятках и устремился было обратно к своей лежанке, но остановился вдруг, озабоченно уставившись на землю рядом с Рехстой. Подёргал усами, оскалился, навострил уши…
Оливер боязливо поднялся на ноги, подошёл поближе, присмотрелся.
Из рощицы на выбранную ими для ночлега полянку шли три цепочки человеческих следов. Заканчивались они у раскинутых в стороны ног Рехсты.
- Это как? – поднял Оливер глаза на каджита. Тот ничего ему не ответил.

Рехста стояла в Цералин. В сгоревшей дотла, разрушенной, опустевшей Цералин. Это был её родной дом – она везде узнала бы эти величественные подгорные чертоги, эти осветительные кристаллы, эти грибные рощи на стенах… Она даже могла бы навскидку припомнить, где находится её жилище!
Только оно, верно, лежало в руинах, как и всё остальное. Аланские наёмники тут камня на камне не оставили. “Неужто и трупы прибрали? Где тела?”. Рехста удивилась собственной холодности. Возвращение в родной город должно было вызвать у неё больше эмоций. Горе? Раздражение? Злобу? Жажду мести? Но сейчас в ней преобладали страх и любопытство. И они боролись друг с другом: первый уговаривал лечь ничком и ожидать следующего рокового “клац!” (а она не сомневалась, что он будет), а второе звало хорошенько осмотреться. Пока она ещё может ходить.
Она и пошла – неуверенно, медленно, то и дело оглядываясь по сторонам. Термолокация не показывала ничего, помимо голых холодных стен: никаких признаков жизни. Руки и ноги всё ещё дрожали от недавнего приступа агонии. В какой-то момент она вспомнила о Жаждущей и с превеликой радостью обнаружила эсток у себя на поясе. Ах, какое же всё-таки благотворное влияние на неё оказывали его уверенный, надёжный вес и тусклый, опасный блеск! Цералинка, недолго думая, выхватила оружие и дальше пошла с ним наперевес.
И потом она нашла нить.
Прямо по центральной улице Цералин, из тёмного ниоткуда в туманное никуда шла толстенная паутинная нить не менее полуметра в диаметре. Она висела в воздухе в полутора метрах над землёй и мягко светилась. Не веря своим глазам, Рехста подошла поближе, обескураженная донельзя. Взглянула на волокнистую поверхость и обомлела.
Каждое волокно этой титанической паутины представляло собой многогранный зеркальный шнур, и в каждом таком шнуре играли дико искажённые сцены из её собственного прошлого. Вот она с подружками дразнит физически недоразвитую Ляшше; вот она уже на стороне освоившей мощные Узоры Ляшше третирует несчастную Сеталис…а вот Ляшше падает с арбалетным болтом в затылке – не выдержала-таки бывшая королева-пчёлка! Вот мама учит её ремеслу рудознатчицы, которое Рехсте никогда не было и не будет интересно. Вот она собирается в Аланскую кампанию. Были там и другие воспоминания, такие, каких она никогда бы и не вспомнила; в одном мелькнула тщедушная фигурка мужчины-арахнотавра – уж не отец ли?.. А вот Техалис, последняя её боевая подруга, срывается с обрыва, жертвует собой, чтоб Рехста могла без задних мыслей просто взять и уйти…
Она с трудом отрывает свой взор от зеркальных нитей, кладёт на паутину левую руку и начинает идти вдоль. Тут по волокнам под ладонью проносится далёкая дрожь. Арахнотавр прикрывает глаза…и сгибается в приступе невыносимой боли.
Клац!
Звук опаздывает – он распространяется медленнее вибраций нити и болевого сигнала, что скручивает сейчас Рехсту. Но уши раздирает всё так же сильно, как в первый раз. Рехста рычит, кричит, ругается, кое-как выпрямляется и идёт дальше.

- Ты собираешься что-то делать? – спросил Оливер К’Шарра, глядя, как Рехста опять смыкает челюсти на паутинке и мотает головой.
- Зачем? Она каджиту не р-р-родня и каджит не хочет иметь дела с её пр-р-роблемами, - пробормотал каджит, рассматривая чужие следы возле паучихи. – Каджиту интер-р-реснее, кто к нам пр-р-риходил.
- Мне кажется, тут есть взаимосвязь, - сделал мальчик очевидное предположение.
- Не умничай!..
На заднем плане громко всхрапнула К’Амори.

Рехста шагала вдоль паутинной нити около десяти минут, прежде чем термолокация наконец её предупредила о чужом присутствии. Тёплый силуэт виднелся впереди: кто-то стоял возле натянутого сквозь погибшую Цералин паутинного троса, возложив на него обе руки. Арахнотавр ускорила ход, на всякий случав опустив Жаждущую кончиком к земле: не хватало ещё разозлить призрака этого города! Призрака, правда, недружественного, потому что силуэт был человеческий.
Это оказалась женщина. Её плотное платье и гладкая позолоченная маска не позволяли оценить её возраста. Она стояла, молча, у паутины, а в руках её сверкал золотой жезл в полметра длиной. Жезл был густо изрезан равноудалёнными отметками. Незнакомка регулярно прикладывала его к паутине и что-то шептала себе под нос.
- Кто ты? – просто поинтересовалась Рехста хриплым голосом. – И что ты делаешь у меня дома?
- Лахесис. – последовал краткий ответ. А за ним – тишина. Словно имени должно было быть достаточно.
- Мне это ничего не говорит, - упёрлась цералинка, с опаской сжимая светящиеся волокна троса: не пробежит ли ещё раз предвещающая агонию дрожь?
- Судьба. – просто пояснила женщина. – Я отмеряла твою судьбу. На самом деле я уже закончила, просто… - осеклась она на мгновение, - …просто сестра моя медлит. Разворачивайся, Рехста, твой путь лежит в другую сторону. В страну призраков.
- Чушь, - машинально ответила ничего не понимающая Рехста. – Кто медлит? Куда мой путь лежит? Почему?
- Атропос. – пожала плечами женщина. – Та, что режет нить. Мы собираемся забрать твоё тело и в связи с этим возникла небольшая заминка. Эта паутина… - горестно взмахнула она руками. – Но тебе не о чем беспокоиться. Больше нет. Ты мертва, арахнотавр. Разворачивайся.
“Ты мертва”, - эхом отозвалось в ушах Рехсты.
- Я не понимаю, кто вы с сестрой такие и что планируете, но я пока совершенно точно не мертва, - угрюмо заявила цералинка и подняла эсток.
Женщина хихикнула.
- Ты не посмеешь. Я – Судьба. Мойра. Богиня. Уходи, смертная, - повелительно взмахнула она измерительным жезлом.
Но Рехста посмела.

- Как может кто-то пр-р-рийти и пр-р-росто исчезнуть?! – поинтересовался каджит у воздуха. – Что за напасть? Пр-р-ришли тр-р-ри эльфа и спр-р-рятались в Р-р-рехсту? Сожр-р-рала она их, что ли?
- Она опять кусает паутину. Мне это не нравится. – подал Оливер голос.
- И как она их пр-р-ропустила? Давно это твор-р-рится? Нет, ей совер-р-ршенно точно нельзя довер-р-рять, - разглагольствовал хвостатый.
Цералинка тем временем вцепилась зубами в многострадальную нить и дёрнула. Прямо на глазах у мальчика несколько волокон нити лопнули, паутина истончилась. В груди поднялась неестественная тревога. Он вспомнил вдруг про собственного гостя, про демона, который заставлял его делать страшные вещи против собственной воли. Взглянул ещё раз на брызжущую слюной Рехсту. Осторожно протянул руку, приподнял веко девушки. Глаза у неё закатились.
Бернбург-Хойм глубоко вздохнул, сжал волю в кулак и бросился на Рехсту.

Арахнотавр с трудом поднялась на ноги. В горле саднило, сердце билось в сумасшедшем ритме. Она провела пальцами по щеке, поднесла их к глазам – красны от крови. И это не Лахесис её ударила, нет – дурная пришелица сдохла, как и положено любому от поцелуя Жаждущей прямиком в сердце. Нет, просто сразу за их коротким сражением пришёл очередной приступ агонии, и Рехста облокотилась на паутину, а потом лопнуло сразу несколько волоконцев под натяжением… Цералинка содрогнулась. Прокрутила в голове разговор с убиенной. “Кто-то, значит, эту штуку режет? Паутина вроде держалась, но вот начала поддаваться. И когда лопнет совсем…что-то случится. Лахесис пыталась заставить меня повернуть. Значит, только вперёд…”
Она и устремилась вперёд. Пейзаж менялся прямо на глазах – она покинула Цералин и в мгновение ока перенеслась в тёмный, сырок лесок, который вскоре начала узнавать. Диватмойя! Окрестности несчастной ночлежки. Того и глядишь, выйдет к озеру с мертвой драконицей… Только одно не менялось в окружении – светящийся трос всё так же вёл её вперед. И она послушно ему следовала.
На следующую незнакомку она буквально наткнулась – холодная листва скрыла её от термолокационных мембран арахнотавра. Скрюченная женщина в простых одеждах и такой же гладкой маске, как у Лахесис, стояла рядом с огромной прялкой, непонятно каким образом к паутине прилепленной. Непохоже было, чтобы механизм мог выполнять какую-то реальную функцию, но женщина упрямо давила на педаль. Рехсту она вовремя не заметила.
Цералинка вывалилась из кустов с окровавленным эстоком наголо и кривой ухмылкой на губах.
- Это ты Атропос?! – свирепо поинтересовалась она, нависнув над обомлевшей женщиной. Та в защитном жесте вскинула руки.
- Нет! Я Клото! – отвечала она высоким, дребезжащим тоном. – Я только пряду! Я ничего не решаю! Не трогай меня!
Рехста грубо толкнула её ногой в грудь, опрокинула, придавила к земле и приставила остриё Жаждущей к горлу. Как хотелось просто взять и ткнуть! Но она сдержалась.
- Тогда тебе придётся мне всё объяснить, - прорычала она, наклонившись.
- Мы – Мойры, Судьбы, мы решаем, как людям жить и когда умирать, - прошептала Клото придушенным голосом. – Я пряду нить, Лахесис её отмеря…ла, Атропос её обрезает. Мы хотели занять твоё физическое тело. Нам нужен был сосуд. Но сначала нужно было избавиться от тебя, тут не хватит места для всех. Мы заставили твоё тело сплести твою нить и…и что-то пошло не так, - призналась она пристыженно. – Это паутина, так? Паутина слишком крепка. Глупый просчёт.
Рехста покачала головой, пожала плечами, убрала в сторону своё оружие. Поджала недовольно губы.
- Сколько у меня времени?
- Ты уже должна быть мертва, - доверительно сообщила Клото. – А твоё тело уже должно быть нашим. Со следующей попытки Атропос с тобой покончит, я так думаю…
Арахнотавр наклонилась, закинула трепыхающуюся Пряху себе на паучий круп и устремилась дальше вдоль троса. Бегом. Галопом. Она прыгала через упавшие деревья, вспугивала стайки ночных грызунов, чуть не сломала ногу, наступив в кроличью нору – но продолжала бежать, неутомимая. Лес кончился – пейзажу вновь пришла пора меняться, ибо она вступала сейчас в собственное будущее. В вотчину той, кто решала, когда ей умирать. И Мойра-палач уже вынесла свой вердикт, и отчаянно пыталась привести его в исполнение…
Светящийся трос привёл Рехсту в огненную пустыню, где не было жизни – только дышащие пламенем вулканы да пламенные вихри. Там Атропос и стояла – высокая, статная, страшная. В руках её красовался жуткий инструмент о двух лезвиях и двух кольцах: руки держались за кольца и сводили их вместе, и одновременно вместе сходились на манер гротескных челюстей лезвия. И Рехста не успевала! Трос задрожал под её ладонью, когда края ножниц Атропос вновь вгрызлись в волокна паутины. В последний раз.

Оливер отчаянно боролся с паучихой, но она даже в бессознательном состоянии оказалась на удивление сильной: скинула его, что тряпичную куклу, помотала головой, а потом с удвоенным рвением рванулась грызть свою нить. Та совсем уж была тонкая и слабая.
- Да останови же ты её! – завопил мальчишка.
- Ну уж нет. Каджит не полезет в непонятное колдовство. Паучиха одер-р-ржима. Лучше её пр-р-росто пр-р-ристр-р-релить. – К’Шарр полез за арбалетом.
Что-то пахнущее лунным сахаром и немытой шерстью прошмыгнуло у него перед носом и врезалось в Рехсту комком шерсти и когтей.

Лезвия так и не сошлись на паутинном тросе. Атропос уставилась на них с недоумением, потом бросила злобный взгляд куда-то в небеса. Дернула инструмент на себя. Повернулась к тяжело дышащей Рехсте, выставила вперёд своё импровизированное оружие.
- Значит, придётся вот так, - прошипела третья Мойра, следя глазами за эстоком Рехсты.
Цералинка спихнула верещащую Клото, шагнула вперед, выставив перед собой Жаждущую. Ткнула прямым ударом в лицо. Атропос попыталась принять удар на перекрестье своих лезвий.
Но они были недостаточно остры, чтобы вгрызться в металл эстока и остановить его движение вперёд. Жаждущая пробила безликую маску и вышла из затылка.
Рехста брезгливо столкнула труп Смерти со своего оружия, проверила целостность своего троса, вернулась к Клото. Пихнула её ногой. Ухмыльнулась с высоты своего роста.
- Значит, Лахесис отмеряла, эта убивала – а что делаешь ты, напомни?
- Я пряду судьбу, - осторожно заявила единственная выжившая Мойра. – Я создаю настоящее.
- Посмотрим, насколько хорошо ты умеешь “плести настоящее”, - ехидно молвила арахнотавр. – И насколько хорошее.

Когда она проснулась, на сей раз по-настоящему, то обнаружила крепко-прекрепко обнимающую её К’Амори. Скривилась. Столкнула недовольно сопящую каджитку, потянулась, небрежно осмотрела свисавшую с куста искусанную нить.
- Всё в порядке? – рискнул спросить Оливер.
- В полном, - отвечала Рехста, вертя в пальцах нить своей судьбы и думая, как бы её превратить теперь в волшебный паутинный узор. Сложный, интересный, славный, полный великих успехов…
“А нужна ли мне была для этого Клото?” – задумалась она на миг.
Хорошая была мысль. И, как и все хорошие мысли, в голове цералинки она не задержалась. Минутой позже Рехста уже устраивалась спать (на сей раз без сновидений), не обращая внимания на многозначительные взгляды взъерошенного К’Шарра и побитого ею Оливера.
И уж тем более на жалобные крики запертой в её сознании последней Мойры.

Урок плетения

- Известно, что мыши рождаются из грязных тряпок и мусора, - важно поучала госпожа Лаумонтье свой класс из двадцати (девятнадцати! Девятнадцати, ведь юная леди Сирил опять опаздывает!) славных девушек со всех концов Мистерии. Их умные глаза следили за ней с поистине катастрофическим недоверием. Это, конечно, результат введения нового расписания. Прямо перед классом Науки о Жизни у этих девушек было занятие по Критическому Мышлению и Прикладной Логике. Теперь она ни за что их не убедит. Кто-то потребует наглядного доказательства. А как его предоставить, если известно, что мыши в грязных тряпках зарождаются, только пока никто не смотрит?..
Двери в аудиторию резко распахнулись.
- Мисс Сирил! – обратилась госпожа Лаумонтье к опоздавшей. Взглянула на неё исподлобья и благополучно упала в обморок.

День Рехсты начался с того, что она пила. Обычное, в общем-то, явление – арахнотавр отнюдь не считала чем-то зазорным вылакать с утра полбутылки вина, благо физиология и масса тела позволяли подобное перенести практически без опьянения. Она бы и вовсе каждый день так начинала, если бы не недостаток бутылок – денежек у Рехсты традиционно не водилось, вино приходилось вымогать или отнимать. Так или иначе, сегодня утром, когда она оторвала губы от бутыли и открыла глаза, она обнаружила себя в просторном, блестящем, ярком вестибюле абсолютно ей незнакомого помещения. Да ещё и с животным на спине.
С каким животным? С самым натуральным. Уши, лапы, хвост, мордочка – всё на месте. Только вот уста на этой мордочке говорили вполне себе разумные и понятные вещи. Рехста успела послушать, пока в ужасе колесила по незнакомому им обоим зданию: Акаруи, а именно так звали зверька, предупреждала её о приближении местных сил охраны порядка и угрожающих задеть термолокационные гребни Рехсты люстрах. Цералинка машинально сравнила её с К’Шарром и пришла к выводу, что, может, на человека каджит походил больше, но при этом был непроходимо тупее. С Акаруи вот они сразу общий язык нашли: обе ни черта не понимали, обе сюда перенеслись в процессе утреннего чаепития. Рехста соврала и глазом не моргнув; ей что-то подсказывало, что правда о её утренних привычках новую знакомую отпугнёт, а лишаться единственного не горящего от страха или отвращения лица в этом ярком, огромном, подобном лабиринту здании совсем не хотелось. Ей было интересно, как именно этот рыжий енот пил чай и где его взял, но она сдержалась, не до того было.
А потом они буквально врезались в эту странную девчонку-волшебницу, которая взяла Рехсту за ручку и буквально силком затащила в ближайшее помещение. Где после драматичного падения дородной матроны в строгом костюме на арахнотавра и тануки уставились девятнадцать пар любопытных, умных глаз.

- Вы – иномирцы, - заключила одна из девушек в первых рядах, одетая в простое, строгое розовое платье. Волосы у неё были светлые, аккуратно уложенные; кожа – бледная.
- Да, - отвечала Акаруи Аки, спрыгивая со спины Рехсты (цералинка облегчённо вздохнула) и устраиваясь на учительском столе.
- Я Рехста из Цералин и я не желаю вам зла, - пролепетала арахнотавр. – Но я вооружена, так что не лезьте на рожон.
В большинстве взглядов появилось уважение.
- Я боюсь, вы сорвали наш урок, - укоризненно заявила девочка в розовом. Ей навстречу выступила та, что привела сюда Рехсту и Акаруи.
- Да кому нужен этот урок, Касси, - благоговейно выдала она. – Это же иномирцы! Давайте отменим урок Науки о Жизни и проведём вместо этого Науку о Мирах. Из первых уст услышим.
- У нас будет Наука о Мирах с тем парнем, который ходил по воде, - шмыгнула носом Алли, толстушка с задних рядов. – Сегодня после обеда. Нет, если она умеет пользоваться мечом, то я предлагаю Фехтование. Я ещё не видела таких клинков, как у неё.
- Нет, - врезался новый голос. – Я не взяла с собой фехтовальное убранство и свою рапиру.
- И я не взяла! И я!
- Несомненно, иномирцы могут вместо этого провести занятия по Осведомлённости и Ходьбе в Ногу со Временем, - озвучили очередную идею. – Всякий знает, что иномирцы всегда находятся в центре самых важных и серьёзных событий нашего мира. Что расскажете? Кто побеждает? Добро или зло?
- Ну конечно, добро, - вставила робко Акаруи.
- Вот! И хватит нам этого! – победоносно врезалась опять поймавшая Рехсту в коридоре Сирил. – Если не хотите Науку о Мирах, то предлагаю Монстрологию. Они оба монстры. И наверняка видели ещё кучу других монстров.
- Фу, Сирил! – Касси аж подскочила. – Как можно! Нельзя никого называть монстром, это расизм! Тебе не помешал бы прямо сейчас урок Современной Политической Этики…
Рехста бочком попятилась к выходу. Пересуды мгновенно прекратились, все благородные девицы в едином порыве повернули к ней головы и многозначительно уставились прямо в лицо. Арахнотавр замерла.
- Мы очень много платим за наше время тут, а вы сорвали наш урок, - назидательно сообщила Касси. – Вы хоть понимаете, что это не просто школа? Это Школа Благородных Девиц, где из нас воспитывают самых современных, самых надёжных, достойных почитания принцесс, воительниц, учёных и лидеров.
Рехста бросила паникующий взгляд на Акаруи. Та зверино улыбнулась ей в ответ. Цералинка закрыла глаза, прислушалась к ритму собственного сердцебиения, крепко призадумалась. Ничего на ум не шло.
- Я не принцесса, не учёная, не лидер, а фехтование вы, боюсь, уже отмели, - призналась она. – И вообще я страшно спешу. Я не достойна вообще тут находиться. Это всё случайность. Всем спасибо…
Сирил жёстко вцепилась ей в запястье.
- Но хоть что-то ты ведь умеешь? – жалобно спросила она.
- Ну, сети плести, но уж плетение-то благородные девицы наверняка с рождения изучают? – кисло улыбнулась Рехста.
Её реплику встретили двадцать пар (на сей раз присоединилась Сирил) недоуменных глаз.

- Ну, я не могу подсказать, что делать, если у вас нитки, - высокомерно заявила Рехста, развешивающая на учительской доске сложные кружева Узоров. Она специально оставила их чуть незаконченными, чтоб не устроить магический погром в помещении. – Как видите, у меня есть надёжные ручные паутинные каналы, которые значительно упрощают процесс.
Благородные девицы, высунув языки и потея, прилежно корпели над плетением кружевных салфеток. В качестве материала использовались многочисленные запасные предметы их гардеробов, с помощью магии разделанные на отдельные нитки.
- Вот у тебя слишком мало ниток на квадратный сантиметр. Салфетка будет сильно просвечивать и рваться. Неплотная. Плохо. – прокомментировала Рехста работу Касси-розового-платьица. – У тебя, Сирил, получше, но ты оставляешь слишком длинные хвостики. И узелки уродливые.
- Но нитки приходится завязывать, они не липнут…
- Ну так лепите их магией, - пожала арахнотавр плечами. – Я на этот счёт уже высказалась. Так, а ты перетянула, ты не сможешь её расправить, она у тебя будет выпуклая и страшненькая… А это что такое? Мы до вышивки ещё не дошли…
Лениво растянувшаяся на учительском столе Акаруи наблюдала за всем этим, еле-еле подавляя смех. И гадала, что будет, когда отведённое на урок время подойдёт к концу. Или, по крайней мере, когда проснётся настоящая учительница, которую осторожно пристроили в углу помещения, подложив под голову подушечку.
Странная была эта паучиха. Вином от неё несло, что от забулдыги насквозь пропившегося, доспехи явно не раз принимали удар холодной стали, ноги израненные-переломанные…и вот, гляди, ходит, учит девушек кружева плести. Смех, да и только!
- Остаться тут не планируешь? – сверкнув глазами, поинтересовалась она у цералинки, когда та проходила рядом. – Подозреваю, что эти два десятка учениц за тебя словечко доброе замолвят. Если они хоть вполовину настолько важные персоны, за каких себя выдают, то тебя тут могут и оставить…
- Нет, - машинально рявкнула Рехста в ответ. Оглянулась, поймала несколько озадаченных взглядов. Чёрты лица у неё смягчились. Она поправила пару Узоров из тех, что висели на доске.
- Наверное, нет, - буркнула она неуверенно. – Сирил! Попробуй-ка вот что со своими узелками…

Заманчивое обещание.

Тяжелая дверь таверны подалась не с первого раза. Хозяева зачем то оббили ее листами блестящей стали с резными узорами и странными знаками на непонятной языке. Зачем такая предосторожность? Чтоб никто чужой не зашел? Либо, чтоб не вышел?...
Времени на раздумья не было - в середине Дерека ждали. Некто, чьего имени Дерек даже не знал. Но, этот сир Некто мог помочь ему попасть домой. И не только ему? Вопросы роились в голове, путая мысли и сбивая дыхание. Маг на пару секунд стиснул кулаки, глубоко вдохнул и шагнул в ярко освещенное помещение.
Здесь было очень чисто, очень красиво и многолюдно. Множество свечей горело в больших треножниках, между столами сновали хорошенькие подавальщицы, которые мило улыбались посетителям. На одно мгновение все замерли повернув головы к вошедшему Дрегу, а после внезапно поднялись и громко зааплодировали, выкрикивая приветственные слова. К мужчине подбежало сразу несколько прислужницы принялись щебетать ему похвалы, потянув за собой к богато сервированному столу. Кушаний было столько, что у мага разбежались глаза. Он и так был ошеломлен таким приемом и теперь лихорадочно подсчитывал во сколько ему выльется эта встреча. Словно заметив и поняв в чем его замешательство, к Дереку подошла одна из подавальщиц с ошеломительными формами и нежным голосом произнесла:
- Лорд Дрегон? Мы Вас ждем. Обед давно готов и Ваш визави вот вот появится. Все оплачено, сир, все уже оплачено. - девушка странно улыбнулась, облизнув пухлые губы.
Дрег сел на резной стул из какого-то светлого дерева и взял в руки бокал с янтарной жидкостью. От напитка шел мягкий медовый аромат. Маг пригубил немного, ощущая приятный немного терпкий вкус.
В дверях появился еще один посетитель, которого толпа встретила таким же восторженым ревом. На мгновение Дрегону показалось, что новоприбывший невероятно высок, но ощущение развеялось, словно дымка. Новый гость питейного заведения был широкоплеч и высок, по его спине струились белоснежные волосы, одежда была довольно простой, загорелое лицо странно контрастировало с ярко-синими глазами и волосами, а движения говорили о выправке воина. Мужчина прошел почти через весь зал, когда к нему подскочили подавальщицы и провели к столу Дерека.
- Хм... Я не думаю, что ожидаю именно этого человека. - нахмурился Дрег, расматривая беловолосого.
- Нет, нет! -воскликнула одна из девушек. - Вам назначена встреча именно с господином Каем.
Гость сел напротив, рассматривая Деноро, маг поднял бровь на реплику служанки и обратился к своему визави:
- Дня, господин... эмммм... Кай? Мое имя Дерек Дрегон и та записка была от Вас?
- Записка? Я не понимаю о чем Вы... Разве это не Вы назначили здесь встречу, намекая о том, что знаете кое-что о судьбе моего друга?! - Кай нахмурился и угрожающе подался вперед.
- Погодите! Не Вы, ни я ничего не писали и ожидали встречи с кем-то... Нам пообещали важную информацию и столкнули лбами в этом заведении... Для чего? Вы здешний житель? Из Мистерии?
- Нет. Как я понимаю, Вы тоже?
- Два иномирца ищущих ответы. Так. Что это за игра и кто передвигает пешки?
За соседним столом раздался взрыв хохота. Пара пьяных и обьевшихся дам веселились вовсю, поливая друг друга выпивкой и сдирая одежду с себя и с подруги. Возле разгулявшихся мигом появились крепкие парни. Они нежно, но настойчиво подхватили женщин за локотки, предлагая проследовать за ними. Леди, потрясая обнаженными персями, хохотали и казались невменяемыми. И, похоже, никто, кроме Дрега и Кая внимания на это не обращал.
Светловолосый задумчиво взял со стола куриную ножку, оторвал кусок крепкими зубами и принялся жевать. Дерек потянулся было за куском пироженого, но что-то словно кольнуло его в плечо предупреждая об опасности.
- Я бы это все не ел...- маг поднял глаза на Кая.
- Отчего? - искренне удивился тот. - Все свежее, вкусное и, как я понял, бесплатное.
- Вот это и вызывает наибольшее опасение...
- Ты о чем?! Мне вот сдается, что нам просто следует подождать. Вполне вероятно, что тот, кто пригласил нас сюда, просто запаздывает. - Кай ткнул в сторону Дрегона куриной костью.
- Либо, он вобще не собирался приходить.... - Дерек обвел глазами таверну. Несколько человек посматривали в их сторону, странно улыбаясь и облизываясь.
Внезапно со стороны кухни - именно оттуда выносили блюда и туда же отвели пьяных дам - раздался истошный женский вопль. Дрег вскочил на ноги, не дожидаясь реакции Кая и, вытаскивая на ходу мечи, бросился искать источник крика. Представшая перед ним картина заставила мага закрыть рот рукой от омерзения и ужаса: одна из женщин лежала связанная на полу, во рту у нее торчал кляп, вторую деловито разделывал огромный повар в окровавленном фартуке, а девушки-подавальщицы ловко подхватывали части тела, обдирая кожу и сваливая куски "свежатины" в большие миски. Сзади на непонятном языке выругался Кай.
Свистнувшие мечи отсекли голову мясника и она откатилась к ногам служанок, тараща в потолок выпученые глаза. Кай швырнул тяжелый стол в подбегавших парней, схватил лежащую женщину и крикнул магу:
- Руби путь к выходу из этой дряни!
Дрег лишь кивнул, швырнув в нападавших пару огненных шаров, поджигая кухню. Завоняло горящей плотью и чем-то еще. Кай вышиб плечом двери на улицу, а Дерек придержал нападавших, поставив огненный щит. Оба мужчины переглянулись, криво усмехнулись друг другу и поспешили каждый в свою сторону, зарекаясь раз и навсегда верить странным запискам и заманчивым обещаниям.

Даника очнулась и первой мыслью, которая посетила ее бедовую головушку, была: "Не-ет, только не опять!". Ну что такое, Многоимен же сказал, что при помощи какой-то штуки они окажутся именно там, где он сам хочет. Если только... если только Многоимен не хотел, чтобы она оставалась с Доминусом, или хотел, чтобы она выполнила какое-то свое задание, только вот ей не сказал. Ну, это неудивительно: в сказках такие персонажи всегда посылают без предварительного объяснения ситуации.
Тут же белка услышала какой-то шорох; она вскочила и увидела поднимающуюся девушку; она оказалась чуть повыше Даники и очень даже хорошенькой.
- Звиняюсь, ты не знаешь, что это за место такое? - стараясь быть вежливой,  поинтересовалась Даника.
- Не имею ни малейшего понятия, - ответила девушка, - Будем выяснять? - она ухмыльнулась.
- Можно, - белка подмигнула девушке. - Называй меня Даникой; а тебя как называть?
- Называй меня Бертой, - и тут появилось нечто, обтянутое кожей поверх костей - по-другому не скажешь. Оно поглядело на девушек тем, что было у него глазами, и протянуло свою костлявую лапу и протянуло:
- Платите дань, смертные, иначе вы все умрете...
Берта и Даника переглянулись; белка прижала ушки к голове и поинтересовалась:
- Берта, что у тебя есть?
- У меня... есть леденцы. Что у тебя?
- А у меня есть немного денег; дай-ка ему парочку леденцов, а ему - деньги, - Берту такой исход, вроде бы, более менее устроил - во всяком случае, вслух своего недовольства не высказала - и она спокойно протянула ему парочку леденцов; белка сунула ему в руку несколько монеток и, как бы между прочим, поинтересовалась:
- Прошу прощения, а есть ли где-нибудь здесь трактир?

- Если тебе интересно мое мнение, то вино у них неплохой... любопытно, сколько он у них в подвалах стоял? - задумчиво проговорила Берта, покачивая кружку с багровым вином.
- Уж чего не знаю, того не знаю, - ответила Даника и сделала небольшой глоток; к счастью, это вино было не родней рому по крепкости, а то бы белка уже вряд ли могла бы связно выражать свои мысли. - Но видно, давно, славное вино. Такое у торговцев найти - умудриться надо.
- Должно быть, - ухмыльнулась Берта, - а ты вообще откуда?
- Я оттуда, - белка неопределенно махнула рукой, - там темно, полно разных чудиков и демонов. И все голые, - добавила она, смутно припоминая, что, кажется, один такой демон был голым. А ты?
- Удивительное место, - заметила Берта, отхлебывая немного из кружки. - Я из Снежного города; там, знаешь ли, круглый год зима, метели, и даже птицы на лету замерзают. А когда снег с гор сходит, то это страшная беда: никогда не знаешь, окажется ли деревня погребена под снегом, или нет, - снежные обвалы в том городе должны наверняка быть, Берта была в этом уверена.
- А в снегу водятся снежные драконы? Не разочаровывай меня! - где-то она про таких драконов слышала, они просто обязаны жить в тех снежных горах!
- Не разочарую; водятся. Они, знаешь ли, Даника, очень любят говорить о снежинках. Почему они плачут. (- Они плачут? - удивилась Даника.) Плачут. Вот падают они, плачут, ведь ты подумай, они расстаются со своим домом в облаках и летят на чужую землю, где им уготована смерть от огня или от человеческих ног.
- Бе-едненькие, - расстроилась белка, - жалко их.
- Жалко, - согласилась Берта. - А рассвет в этом месте наступает?
- Не знаю; но ведь спешки нет? - подмигнула Берте Даника.
- Спешки нет, - удовлетворенно подтвердила Берта.

Как ни надеялась вдова отыскать Катсуро, коридор был пуст. Оставалось надеяться, что бежал мужчина не потому как ему простое нахождение рядом со светленькими аж сжигало кожу, если судить по запаху. Сердце болезненно сжалось. Почему к ней вообще приставили темного мага, если магия света так ему вредит? Ещё раз поискав взглядом в полумраке коридора знакомую фигуру, чародейка тоскливо вздохнула и вновь повернулась к выясняющим отношения блондинкам. Экая горячность! А рыжая-то всегда полагала, что у таких в жилах течет не кровь, а обезжиренных кефир.
Остановилась взглядом на проигнорировавшей её ангелице.
Нира очень, очень не любила, когда ее игнорируют.
«Мерзкая чванливая дрянь, такая же гнилая, как и всё её племя. Теперь мне только сильнее хочется посадить эту псицу на цепь и, может, вырвать её паскудный язык, раз она не имеет им пользоваться…»
Жрица злобно сощурила глаза. Глаза, светящиеся так, будто тараканы в её голове спустили целое состояние на свечи и фейерверки в честь праздника. И не только они – вся фигура, с головы до пят, начала источать теплый свет, становящийся всё ярче и ярче с каждой секундой. Бесполезно, но эффектно – как О’Берн и любила.
«Ты даже не представляешь, как мне хочется на это посмотреть»
Не удержавшись, ведьма гладяще провела рукой по мощному чешуйчатому хвосту, преградившему ей путь, прежде чем переступить через него. Отравительница всегда была крайне неравнодушна к ползучим гадам. Особенно если у них бывало такое смазливое личико. К тому же, василиск поступил крайне любезно, ограничившись лишь мысленным предупреждением, но не подчиняя разум жрицы приказом. Нира это оценила. И вместо того, чтобы пройти мимо своего крылатого источника магии, лишь вновь к нему прижалась.
— Нет, ты не будешь ей вредить, — спокойно проронила Светлоокая, снизу-вверх косясь лукавым глазом. В обители семьи основателей она чувствовала себя достаточно смело для того, чтобы перечить столь превосходящему её по силе существу.
Хотя, если вспомнить прошлое, то такие незначительные мелочи, как несоизмеримая разница в могуществе, ведьму вообще не особо-то и останавливали.
«И, пожалуйста, не нужно сейчас подчинять мой разум, а не то я наябедничаю. Сейчас она мне нужна. Целой. Впрочем, не сомневайся, с характером этой белобрысой стервы шанс поотрывать лишние крылышки ещё представится»
Кого именно ведьма считала белобрысой стервой, она тактично решила не уточнять.

Драконихе уже было предложено озвучить, что именно ей понадобилось от "таких как они", коих можно убивать без разрешения "таким, как она", но вместо этого рептилия продолжала разглагольствовать, отчитывая девушек. Она требовала уважения, которое явно путала со страхом, а уж адекватного оценивания ее мощи в этой мизансцене было столько, что его можно было вымесить и запечь, а потом нарезать ломтями и подавать, как огромный праздничный пирог с бастурмой, коий в краях, откуда Яте была родом, подавали так, чтоб хватило сразу всем мужчинам клана.
Кила этого всего не обмысливала, она просто мрачно смотрела на дракониху, изполобья и в упор, прикидывая варианты развития событий. В ней действительно не было ни капли уважения к крылатой. Та явно дала понять, что уйти людям не позволит, а значит, Киле, как воину, оставалось готовиться продать свою жизнь подороже. Степнячка очищала разум от лишних мыслей, дышала напоследок. Тоскливо хотелось жить, но так и это надо было выдохнуть, готовясь к бою. Дракон - просто чрезвычайно могучее и опасное животное, получившее свою мощь совершенно ни за что, как какой-нибудь человеческий магичишко, мощь эта росла вместе с драконом, а не расти существо, способное разом сожрать целую отару овец, не могло по определению. Некстати вспомнился рассказ одного северянина. У них, де, была целая богиня, за коим-то лядом создавшая из целый выводок цветных драконов, несущих погибель людям. Те быстро перебили благородных драконов, созданных Солнцем - Пелором - для защиты и помощи людям, по крайней мере про золотых, серебряных или платиновых драконов уже давно не было слышно. А вот детки той богини время от времени паскудили. И имя у той богини было что надо. Не "Твоюмать", но что-то очень похожее, Яте запамятствовала, да и не важно это... Все уже становилось неважно.
К концу яростной речи Луань Шао, мысли охотницы стали легкими и редкими: ни страха, ни сожаления, ни даже злости, только адреналин, ярость, готовность к драке. В драке с драконом погибнуть не страшно, не стыдно. Впервые в жизни Кила достигла того самого состояния сознания, полной отрешенности от всего, что не касалось боя, к которому она готовилась. Сознание сжалось, спряталось, и в состоянии злобного, яростного... покоя?.. мечница была готова к схватке не на жизнь, а на смерть. Ее более не отягощали страхи. Даже то, что явив полное соответствие всем худшим предположениям Яте о своей сути, дракон принялась жечь людей, что укрывались в доме, вместе с лекарским домишкой, было уже просто фактом и еще одним стаканом злобы в адрес чешуйчатой убийцы, а не поводом для переживаний или боли. Например за Рене, повредившуюся разумом в пустыне, на помощь которой Яте положила столько сил. За седую сестру, нашедшую Сфорцу в таком плачевном состоянии только для того, чтоб погибнуть вместе.
Яте в воплем сорвалась с места, ринувшись на разявившую пасть драконицу. Бешеный жар, лившийся из глотки Луань, был едва переносим даже с учетом того, что степнячка нападала сбоку. Но достигнуть Луань и испытать на прочность ее чешую она не успела, ибо в следующий миг тот же забирающий дыхание жар, заставляющий трещать волосы, высушивающий кожу доспехов и перегревающий латунное клепание несся уже за ее спиной. Яте выдернуло из ее хрупкого первого боевого транса с легкостью, с какой ребенок разрушает песочную крепость. То, что она увидела, обернувшись на Элизабет, заставило и ее, гордую, но простую, суеверную и неграмотную, варваршу, как звали ее северяне, упасть на колено перед олицетворением стихии.

“Cкума, значит? Никогда не слыхала”...
Ни Рехсточкин грозный вид, ни заманчивое, на её собственный вкус, предложение поделиться золочёной шкурой каджитку не убедили. Арахнотавр с лёгкостью подавила порыв пригрозить этой странной дамочке эстоком: не угонится она за ней в своём нынешнем состоянии, да и хватит, на самом-то деле, всех против себя настраивать. На сегодня она крови пролила достаточно.
В конце концов, цералинка никогда в жизни этой скумы не пробовала, даже не нюхала, а потому интерес её был чисто гипотетическим. Может, этот наркотик - гадость страшная. Может, он только на каджитов работает. Спирт, например, на Рехсту влиял гораздо слабее, чем на людей. Помнится, Рифсет, главная врачевательница цералинской рати, утверждала, что это из-за массы тела - мол, алкоголь уходит в ткани, так что двухсоткилограммовый арахнотавр способен выдуть куда больше человека. Но дочь Ряхаше в это никогда особо не верила. Просто её народ был лучше и совершеннее. Во всех отношениях. И сознание её выдерживало одурманивающее воздействие спиртных напитков лучше человеческого именно по этой причине.
- Ну как хочешь, - пожала она плечами с напускным безразличием. - И мне не надо заливать эмоции. Мне просто надо приободриться. И от боли отвлечься. Ногу переломало. - указала она на вторую ногу слева: хитин был разбит вдребезги, сустав свободно сгинался в любых направлениях. - Я ею драконий глаз проткнула. - похвасталась она, вспомнив, что К’Амори не видела её зрелищной схватки с Кин.
Следующий вопрос каджитки на мгновение поставил Рехсту в тупик. Она поджала с сомнением губы, подтянула поближе люльку, наклонилась. Втянула точёными ноздрями воздух, притом с таким видом, будто имела дело с ядовитым рудничным разом. Скорчила гримасу. Церашель свалилась ей на руки много часов назад, и арахнотавр ни разу не удосужилась проявить к её естественным нуждам должного внимания. Так и запихнула прямо в пелёнках в шерстяную люльку.
- Мерзость, - прокомментировала она. - Наши дети...ну, моего народа...вылупляются из яиц сразу самостоятельными и способными самостоятельно за собой убирать. - тут она прикусила язык, сообразив, что и вправду демонстрирует собственную абсолютную некомпетентность в отношении ухода за человеческими детьми. Надо бы осторожнее - она ведь всем подряд лжёт, что это её приёмная дочь! Хорошая же из неё получается мама - даже не способна усмотреть за такими мелочами…
“А как, собственно, за ними усмотреть?” - задалась цералинка страшным вопросом. - “Ну, пелёнки надо выстирать? А потом высушить? А во что мне её запеленать? И надо ли вообще? Замёрзнет небось? Почему всё это так сложно?.. Может, лучше раскрыться хотя бы этой, объяснить, она мне подскажет что-то? Хотя и она не человек…”
И тут К’Амори на неё бросилась.
Это произошло так неожиданно, что арахнотавр не успела отрегировать, только с коротким вскриком отпустила люльку (та, по счастью, удержалась на ременном креплении и не шлёпнулась в грязь) и раскинула руки в стороны.
“Когда она выхватила оружие? Но ведь не было блеска стали? У неё есть когти?”
Цералинка дёрнулась было в рефлекторной, пусть и запоздалой, попытке схватить кошку за загривок и отшвырнуть от себя подальше, но...застыла. Её злоба и недоверие к набросившейся на неё каджитке вдруг отошли в сторону, уступая место теплу. Уютному, пушистому, приятно покалывающему теплу от объятий существа, температура тела которого значительно превосходила её собственную. И дело было не только в этом.
На Рехсту внезапно снизошло спокойствие, подобного которому она не знала уже много-много дней. Последние несколько месяцев прошли под знаком постоянной беспощадной борьбы за собственную жизнь и за родной дом. Беспорядочное отступление из Алани, безнадёжные схватки у врат Цералин, её родного дома, и сумасшедший побег сквозь снег от своры охотничьих собак: эта страшная череда тяжелейших испытаний оставила на её душе отпечаток неимоверной усталости и заронила семя тяжёлого, неумолимого, отчаянного горя. А почва-то была благодатная: Рехста так долго сомневалась в себе, так долго варилась в ненависти и презрении к собственным деяниям и чувствам!..
Но сейчас всё почему-то отошло. Чувство вины, которое она испытывала за пролитую ею в Алани кровь и за бессмысленную жестокость, которую творили её руки. Отчаяние. Грусть. Недоверие. Животная злоба. Инстинктивная агрессия. Всё схлынуло - и даже чёрный грозовой фронт депрессии на мгновение рассеялся, пропуская в жизнь Рехсты маленький и светлый лучик.
И всё - от объятий этой странной каджитки!
Она так и не успела её скинуть, её пальцы были готовы вот-вот сомкнуться на шее пришелицы, чтобы её грубо оторвать и отшвырнуть. Но - застыли. Опустились. Арахнотавр неловко, робко, очень несмело ответила на объятия, сама не до конца понимая, что делает. Но ей не требовалось понимать. Когда её последний раз обнимали?.. Даже мать, провожая на войну, этого не сделала. Цералинка позволила себе не думать, застыла в этом внезапном и таком по-простому счастливом моменте.
Левая рука, правда, по-прежнему сочилась чёрной, маслянистой аохой из паутинного канала; сладкий родильный гель чуть испачкал доспех К’Амори со спины на десять сантиметров выше поясницы.
Момент портила только Церашель, всё ещё тихонько попискивающая в своей люльке. Но Рехста её не слышала. Мир сузился до одной крошечной точки, в которой её почему-то обняли. И избавили от камня на душе.
“Как?! Кто она такая?”
Глаза защипало.