[align=justify]Калето поражал воображение, заставляя его работать с удвоенной силой. После простого, незатейливо прямолинейного дома, в котором вырос Альфред в Аризоне, это место казалось поистине невероятным. Разумеется, ему уже довелось видеть замки, путешествуя по Европе, да и здание, принадлежащее МАКУСА в Нью-Йорке не было просто спланировано ввиду всех функций, которые должно было вместить, но то были здания нежилые, а значит, в сравнениях не участвовали, поскольку не принадлежали никому и исследовать их целиком и полностью от подвалов до башенных шпилей шансов не было.
Калето же, гостеприимно распахнув двери гостю из Нового Света, остался открыт для него сверху донизу - за исключением мест, коих в достатке имеется в любом старом замке, тех самых, что таят неведомые пришлым опасности и грозят лютой смертью неосторожному визитёру. У хозяина Калето, впрочем, не было синей бороды и десятка убитых жён, зато было двое сыновей, обадающих полным набором самых лучших человеческих качеств. И одного из них Альфреду Баттлфилду посчастливилось заполучить в друзья. Возможность облазить вдоль и поперёк его фамильный замок была наиприятнейшим дополнением к другим преимуществам этой связи.
День, когда он добрался до Башни мертвецов, остался в памяти как один из самых счастливых дней его жизни, несмотря на не самые радужные его последствия, и не единожды именно он всплывал в сознании при необходимости использовать магию Патронуса. Мирко создал для него целый квест, проведший американского гостя по всему замку извилистым путём от загадки к новой загадке и закончившийся в самой разрушенной его части, вместе с тем обладающей самой необыкновенной, будоражащей воображение атмосферой. Осознание того, как много сил, должно быть, пришлось потратить Краму на организацию такого потрясающего развлечения, дополнительно усиливало его эффектность для Альфреда, хорошо знавшего, что друг его не склонен к долгим планированиям и выверению стратегических приёмов. Финальным заданием была самая сложная шарада, результатом которой должно было стать заклинание, позволившее бы открыть проём, заложенный камнем. Сам Мирко с камнем справлялся без труда, будучи виртуозом в стихийной магии земли, но Альфред ничем таким не отличался, и болгарин оплёл камень, скрывающий проход, дополнительной магической формулой, разгадав которую можно было избавиться от него.
Над этой формулой Альфред, рассудок которого от восторга и усталости, возникшей после прогулки по всему замку, работал не лучшим образом, бился добрых полчаса, но всё-таки одержал свою волнительную победу, пролез в Башню и получил приз.
Приз вызвал у него новую бурю восторга, он потребовал немедленного его распития по всем правилам зимнего употребления ракии, и в результате Мирко влетело от отца, приметившего костёр на вершине башни и, как выяснилось позднее, не дававшего согласие на уничтожение жемчужины его алкогольных запасов. Разумеется, Крам ничего не сказал другу, но тот ненароком подслушал разбор полётов и впоследствии долго тяготился содеянным. Но сожалеть о том, что произошло, он не смог. Он был слишком счастлив в тот день.
День, оставшийся так далеко в прошлом. День, принадлежавший жизни какого-то другого человека, едва знакомого нынешнему Альфреду Баттлфилду. Принимавший в его событиях непосредственное участие Данимир Крам тоже сделался другим невозвратно.
Мысли об этом неподъёмны и пропитаны ядовитой усталой обречённостью. Как много они могли в те времена, лёгкие, свежие, лишённые тяжести сожалений и свинцовых оков боли, притягивающих к земле, заставляя сгибать прежде прямые спины. Правда ли, что тогда всё это далось бы им много проще? Наверное, нет. Это всего лишь упаднические размышления отчаявшегося разума. Разума, которому отчаиваться непозволительно. Но что может быть труднее контроля собственных мыслей? Даже чувства контролировать не в пример проще.
Потому Альфред думает, пока идёт знакомой дорогой к Башне мертвецов, руководствуюясь выводами, подсказанными частично анализом имеющихся фактов, частично интуицией, частично - сердцем: Мирко сейчас там, и вместе с ним там - ящик огневиски, на пропажу которого посетовал "единственному, кто здесь сохранил трезвость разума" дворецкий Арчибальд.
Альфред поспорил бы с почтенным руководителем замкового быта насчёт того, что сохранил здесь трезвость разума, но волнение, охватившее его мгновенно при известии об изчезновении огненного напитка, было слишком сильно, и он распрощался с Арчибальдом весьма поспешно. Поначалу он шёл без определённой цели, используя неровный ритм своих шагов в качестве аккомпанемента стремительно несущимся мыслям - размышлять на ходу ему всегда было проще. Затем его направление приобрело чёткий вектор.
Вторая годовщина гибели Десимира - вот что толкнуло Мирко на одинокую вершину в компании ящика опасного пойла. Альфред не представлял, что он скажет другу, когда доберётся до Башни и с неумолимым нахальством нарушит уединение Крама. Он не представлял, какие слова могли бы достигнуть его рассудка в день, когда прошёл всего год после смерти Соледад. Он с трудом пережил тот день - странно, что могло отличать его от дня позже или дня раньше, ведь ни в одном из них не было ни Соледад, ни надежды когда-нибудь снова увидеть её, услышать её голос, прикоснуться к ней, но отчего-то именно годовщина имела свойтво выбивать из колеи с особенной жестокостью. Это оставалось верным и для второй годовщины, и для третьей тоже, и до сих пор давало о себе знать в ту самую дату.
Но он должен был прийти туда, чтобы не позволить Мирко поддаться какому-нибудь из искушений безумия, которые отчаяние так любит швырять в самый центр сознания, охваченного пламенем боли утраты.
Формула, сочиненная Мирко ради забавы двадцать лет назад, все еще в силе, и она срабатывает. Перешагнув высокий неровный порог, Альфред убеждается в том, что не обманулся в своих предположениях, он их нашел - и Мирко, и ящик огневиски. И еще - колдографию Десимира, приколотую к одному из зубцов башни.
Всё здесь окутано болью, которая ощутима физически. Она оседает мурашками на лопатках и лезет черной пыльною взвесью в глаза, заставляя их слезиться. Альфреду знакома эта боль. Он сам до сих не научился бороться с ней.
- Арчи в панике, - сообщает он Краму с полуулыбкой, очень легкой, которая не должна оскорбить его горе, - Он не досчитался целого ящика огневиски. Не знаю, какие он мог иметь на него планы, однако же пропажа очень его обеспокоила... А меня обеспокоило твоё отсутствие, Мирко, - в последних словах улыбки уже нет, одна лишь тихая, но отчетливая серьезность.